Я остановился — и цепи с меня спали. Мы были посреди широкой замерзшей реки, лед стал только недавно, трещал и гнулся под ногами. Конвой орал, чтобы мы быстрее шли вперед. На нашем пути стояли люди, рыбаки, сети забрасывали в широкие проруби. На другом берегу виднелась какая-то деревня. Палач сказал: «Ты бежать хочешь, мы тя ня пустим». Конвой широко разбрелся по сторонам, искали лед покрепче, чтобы обоз провести. Мои сокандальники схватили меня, другие каторжники закричали «караул, убивают», и конвойные с ружьями наперевес бежали в нашу сторону. Палач и его лохматый напарник схватили меня за руки, за ноги и бросили в прорубь.
Вот мы сидим с тобой, Лилиана, и слышим, как где-то закричали гуси и утки, им ответили воробьи, и стоит осень на дворе — сентябрь. Но если бы ты знала, Лилиана, что в череде дней, которые пройдут после сегодняшнего, и в наслоении прошлых дней, которых не счесть, этот крик гусиный — утиный — воробьиный был и нет и есть всегда. Время считается существующим только потому, что происходит событие, а потом его нет. В пространстве происходят какие-то события — ну, скажем, чья-то жизнь проходит, — а это всего лишь видоизменяется само пространство, вот что называют временем, Лилиана. Видоизменение пространства и есть жизнь, а не печальная утрата времени, как мы думаем. Мы ведь ничего не утрачиваем. Пространство всегда остается там, где было, но только всегда меняет свой вид посредством наших жизней. И еще — благодаря движениям облаков, ветра, птиц, зверей, ручьев и падающих в море скал.
Я тебя научу не грустить, что жизнь проходит. Помни, что в том месте, где ты находишься и грустишь сейчас, происходило и будет происходить неисчислимое количество всяких перемен пространства, сдвигов земной коры, полетов бабочек и жуков, прорастаний высоких деревьев, а может, присядет под этими деревьями странствующий музыкант и сыграет на флейте какую-нибудь светлую мелодию, и все это будет одно и то же: и земной сдвиг, и бабочки, и музыкант, и ты. Все это есть одно лишь пространство и его видоизменения.
Ты есть всего лишь часть видоизменяющегося мирового пространства, случайно названная именем Лилиана, и твоя жизнь столь же необходима миру, как прыжок кузнечика с места на место или зарождение новой звезды в космосе. И твои мысли, твои чувства, твоя любовь — это все происходит под быстрый смех каких-то очень веселых невидимых волшебников, которые заняты придумыванием бесконечных перемен в мире.
И когда-нибудь встретятся все маленькие девочки, красивые девушки, и женщины зрелых лет, и седые старушки — все, которые назывались этим случайным именем, — все соединятся вместе в одно неизменное вечное созвездие Лилианы.
И я теперь пришел к тебе как звездный путник к любимому уголку Вселенной. Я теперь свободен и могу быть в любом мгновении прошлого человечества. Погостить у Леонардо да Винчи, посмотреть, как он неспешно заканчивает «Мадонну с цветком», или Вермееру прийти в его утренний час работы, когда он берет муштабель и свою любимую длинную кисть из колонка. Я теперь свободен и уже не буду подвержен переменам.
Я написал все свои картины за время этапа с партией царских каторжников, теперь я могу лишь просматривать сделанное и сокрушаться о тысячах ошибок и мелких недоделок, допущенных в спешке жизни; но, к сожалению, только в стремительном движении этой жизни и в чередовании ее перемен, называемых утратами, можно творить новое и поправлять старое. А теперь я, знающий все о человеке, — а это знание есть не что иное, как понимание того, что человек есть существо начинающееся и потому еще полное неизвестности и загадок, — я, Лилиана, не могу принимать участия ни в ваших веселых играх, ни в ваших серьезных делах и лишь в одном качестве могу еще присутствовать среди живых людей: в качестве памяти о том, которого кто-нибудь еще любит на земле. Я знал, что продолжала еще существовать на свете твоя любовь, Лилиана, твоя неутоленность, твоя обида на самую жизнь, пылающая, словно лесной пожар в сушь. И я пришел тебе сообщить, что мое творчество свершилось, несмотря на заговор зверей.
Они ничего не могут сделать с моими картинами, оставленными в пространствах, недоступных для них. Я выполнил свое предназначенье, и у меня нет никаких счетов к этому миру, полному хищников, от которого я теперь независим.
И я скажу тебе, что ни один из тех, кого ты знала, не заслужил проклятия и осуждения, потому что в том человеческом сообществе, в котором он обретался, ни один, почти ни один не избег того, чтобы в нем не было скрыто какого-нибудь тайного уродства, звериного хвостика, собачьих когтей или петушиного гребешка на голове.
Твое осуждение человека напрасно и неправомерно, Лилиана, потому что он произрастает из зверя, иначе, наверное, было невозможно. Ты ранена и не можешь выносить других людей только потому, что натыкаешься на них своей раной и тебе больно, Лилиана.
Я останусь возле тебя до тех пор, пока ты будешь еще любить меня; лишь время от времени, когда ты глубоко уснешь или забудешь обо мне, я позволю себе уходить в прошлые времена и навещать царство памяти, в том же уголочке земли, на котором будет находиться дом, комната, наше с тобою убежище, и наблюдать за случайными прохожими, которые проследуют мимо, и слушать чириканье воробьев времен царя Гороха, и сидеть под деревьями, которые когда-то в старину росли на том месте, где будут стоять наши кровати и стулья.
Я люблю осень, самое ее начало: сентябрь, когда усталую траву начинают устилать палые листья, и туманное небо по утрам опускается на дальние леса, делая их зыбкими, как память детства. Я буду наслаждаться бесконечным созерцанием преображения осени, тихим усыпанием деревьев и трав, полетом золотой березовой листвы по насыщенному прозрачной дымкой прощания воздуху сентября. Я не устану от волнения и пронзительной грусти осенних дней, ранних утр, и неслышных закатов, и ночных шорохов палой листвы, и поднебесного высокого крика улетающих на юг журавлей. А когда я снова вернусь к тебе и увижу, как совершаешь ты свой нелегкий путь к будущему, вытрясаешь половики, рубишь капусту и, стоя перед зеркалом, ищешь и выдергиваешь в голове седые волоски, то я, Лилиана, подойду к тебе и взгляну в твои глаза с чувством, великой благодарности за то, что ты существуешь на свете, молча несешь на плечах бремя жизни, сражаешься с чудовищами и побеждаешь их и отважно делаешь следующий шаг в грядущее, И моя благодарность, восхищение мое есть любовь моя к тебе, Лилиана.
Ты выйдешь замуж, потом овдовеешь, состаришься и, оставив свое учительство, выйдешь на пенсию, купишь себе дом на окраине одной деревни в озерном краю, разведешь огород, будешь ходить за грибами, приобретешь у деревенского столяра рубанок, научишься строгать доску, и на этой чистой белой доске я каждый день буду писать тебе то, что увижу в своих путешествиях в прошлое. Прочитав написанное, ты снова добела выстругаешь деревянную скрижаль и дашь мне в руку заточенный карандаш. Так будет продолжаться до того дня, когда ты увидишь в лесу на поляне большой белый гриб, обрадуешься, пойдешь его срывать, но, не дойдя до гриба, остановишься и удивленно посмотришь на розовое утреннее солнце, которое почему-то вдруг сделает плавный круг в небе, словно кто-то поведет карманным фонариком, светя тебе прямо в лицо. И после этого прекратится твое утомительное путешествие по жизни, гриб посреди поляны так и останется нетронутым, а мы с тобою вмиг сравняемся в возрасте — растает между нами та длинная череда дней и ночей, исчезнет дистанция времени, на которое ты ушла от меня к будущему. И, отныне сверстники, мы с тобою вместе пойдем воздушными тропами времени, предоставив другим карабкаться дальше по твердым земным путям.
