Перед самой посадкой приехал Хельмут. Он всегда приезжал меня провожать и встречать, даже если не мог отвезти в аэропорт, – все равно, хоть на пять минут, но если был в Берлине – приезжал обязательно. Я вышла к нему прямо через пассажирский зал, поговорила немного, поцеловала в щеку и пошла к служебному входу. И тут я снова столкнулась с призраком из прошлого – только куда, куда более опасным, чем несчастная Аня Альчук.
В очереди на посадку стоял Валера. В очереди, среди пассажиров – он был без формы, в джинсах и куртке. Но я его сразу узнала, немедленно. И он тоже узнал меня, увидел и крикнул: «Регина!»
Если бы он не крикнул, я, может быть, смогла бы пройти мимо. А тут – не смогла. Сперва я приросла к полу – а потом ноги сами собой понесли меня к нему. Я остановилась в нескольких шагах от очереди, он сам сделал шаг ко мне – и тут сзади, в спину, раздался еще один крик, еще более громкий крик, в котором было слышно неподдельное отчаяние: «Регина!»
Это кричал Хельмут. Он стоял посреди зала и смотрел на меня – он услышал этот крик, он увидел Валеру, он узнал его, вспомнил по той краткой встрече в Пулково – и он все понял. Я не знала, куда мне шагнуть. Не знала, что мне сказать. Но тут по радио в очередной раз объявили предупреждение для экипажа, я махнула Хельмуту рукой и пошла вперед, к Валере – у меня оставалось всего пара минут, и он притягивал меня, как магнит, я не могла сдержаться. Хельмуту я потом все объясню, потом.
– Муж? – спросил он вместо «здравствуй» или «как дела».
Спросил сразу о главном, как всегда, в обычной своей уверенной, деловой манере.
Как будто и не было ничего между нами, как будто мы не расставались навсегда почти три года назад.
– Муж.
– А ты летишь сейчас?
– Лечу.
– В Питер?
– В Питер.
– Ну иди тогда, опоздаешь. В самолете встретимся – я тоже в Питер.
И я как загипнотизированная, не оборачиваясь, не желая встретиться еще раз ни с кем из них глазами, пошла к служебному входу.
В самолете у меня все валилось из рук – я забилась в служебный отсек, сказала, что плохо себя чувствую, переложила на напарниц большую часть работы, старалась вообще не выходить в салон – но разумеется, он нашел меня сам. Пришел в отсек, перекинулся парой быстрых английских шуток с экипажем, запудрил кому-то мозги – и дождался, когда я останусь одна. Деться из самолета, мне было уже некуда.
– Ну и как живешь? – спросил он, глядя, как я раскладываю еду по подносам.
– Все так же – видишь, работа та же.
– Это хорошо, что та же. Мне вот не так повезло.
– То есть?
– То есть попросили меня из «Аэрофлота». Ушел я с летной работы. Не летчик я уже больше.
– Когда?
– Да почти сразу после того, как ты растворилась в тумане.
Я растворилась. Это же он велел мне никогда, никогда больше не подходить к нему! Я растворилась…
– Все из-за той же истории, с тобой. На меня они ничего не нашли – но так запугали наше начальство, что те решили уволить меня сами. Превентивная мера. От греха.
– Я не сказала о тебе ни слова.
– Да я знаю. Я же тебя не виню. Знаю я, что не сказала. Мне этот твой следователь постоянно об этом твердил – вызывал повесткой, сажал перед собой и рассказывал, как ты молчишь, как ты себя на допросах ведешь – долго, подробно, со вкусом. Наслушался я…
Вот значит, почему я ждала суда так долго. Следователь все еще надеялся добиться от Валеры признания. Но теперь – теперь что я могу? Я и тогда сделала все, что могла. Хотя для летчика, я знаю, нет ничего страшнее потери летной работы. Летчики «больны небом», они не могут не летать, они могут этого просто не пережить… как же он живет-то теперь, без неба?
– И что ты теперь делаешь?
– Ничего, торгую помаленьку. Свой, так сказать, небольшой бизнес. Импорт-экспорт. Помогли старые знакомые.
– Летаешь?
– Где?
– Не знаю, может, в клубе, у Полторацкого…
– В клубе – это только когда на собственный самолет накоплю. А у Полторацкого я теперь даже не прыгаю.
– Почему?!
– Выгнал. Из-за тебя.
– Как из-за меня?!
– Ну, у нас же всем больше всех надо. Длинные языки и длинные уши. Хлебом не корми, дай сплетню пустить. Даже мужики – и те сплетничают не хуже баб. Настучал на меня кто-то Полторацкому.
– Что ты со мной?.. Но это же все знали!
– Нет, дорогая. Не что я с тобой, а что ты без меня. Кто-то очень добрый нажаловался Михал Иванычу, что я тебя бросил в трудную минуту… Иваныч таких вещей не прощает. Он теперь даже рядом со мной стоять не будет, на другую сторону перейдет, если на улице увидит. Вот так вот. Так что я, Регина, свое получил. Чистеньким не остался, не бойся.
Боже мой… А ведь я даже не вспомнила про Полторацкого. Вот к кому мне нужно было пойти, когда я думала, что идти мне в Питере некуда. Полторацкий, наверное, меня бы так не бросил. Но что теперь говорить. А Валеру жалко, как бы он ни хорохорился, как бы он ни был виноват передо мной. Совсем без неба…
– Пожалела бы меня хоть!
– Я и жалею.
– Мало жалеешь. А у тебя, значит, все хорошо?
– Да, у меня все хорошо.
– Счастлива ты со своим немцем?
– Да, счастлива.
– Все равно не поверю, даже если клясться будешь. Была бы счастлива – не ко мне был пошла сейчас, там, в зале – к нему бы побежала. Раз ко мне пошла – старое помнишь.
– Я все помню, Валера, но оно кончилось. Ты сам сказал, что кончилось!
– Ну, мало ли что я тогда говорил. Столько лет прошло, все изменилось.
– Но назад уже ничего не вернешь, не изменишь ничего.
– Это как посмотреть. Ты теперь другая – так ведь и я уже другой. И во всем есть свои не только плохие, но и хорошие стороны…
Дальше он, к счастью для меня, продолжить не успел – в отсек вернулись немки. Он пошел на свое место, бросив мне предварительно:
– Тебе в Питере дня четыре сидеть. Я тебя найду, погуляем.
– Валера, я не хочу! Не надо меня находить!
– А я хочу. Раз сказал – найду, значит – найду. Ты меня знаешь.
И действительно, он меня нашел. Как же бывшему летчику не найти стюардессу в гостинице для летного состава в Пулково? Не иголка. Он нашел меня, и звонил по телефону, и приходил в номер, и мне приходилось, багровея от стыда, просить своих немецких коллег врать, что меня нет в номере, я не знала, что и как им объяснить, я металась, я рвалась из Питера – но погоды не было, мы сидели в Пулково намертво, я не могла даже выйти в город, боясь наткнуться на Валеру – и в довершение всего мне не звонил Хельмут.
