– Нет, я тут работаю. Но просить мне некого. Если только с работы, я надеюсь…
– Не надейся!
Брюнетка затянулась и достала откуда-то кружку.
– Чаю хочешь?
– Спасибо. Да, хочу.
– На сослуживцев надеяться – пустой номер. Никто не вспомнит, а кто и вспомнит – бояться будут. Хоть подружка есть?
– На работе только. Но не очень близкие, правда…
Сейчас я вспомнила Олю и Галю и гадаю – придут или не придут? То есть я уверена, что придут – но вдруг нет? И через минуту сама уже отвечаю себе – нет, не придут. Никто не придет, никто не захочет связываться.
– А работаешь-то ты где?
– В «Аэрофлоте».
– Ни хрена себе! Неужели стюардесса?
– Бортпроводник, да.
– То-то я смотрю – чистенькая какая! Ну надо же!
– Правда стюардесса? – изумленно глядя на меня, спросила другая, та, что на татарку похожа.
– Правда.
– Никогда не видела живой стюардессы!
– Ладно тебе, Дилька, что они – не люди что ли? Две руки, две ноги. И тут сидят!
Брюнетка захохотала. Я вся сжалась от этого ее хохота.
– А наркоту – что, возила, что ли?
– Я…
– Погоди, – прервала меня Юля. – Ты новенькая. Первый день, первый раз. Тут у каждого свое. Хочешь – рассказывай, хочешь -не рассказывай, тебя к этому никто не принуждает. Но прежде подумай. Мое дело – предупредить, а там как знаешь.
– Юля, правильная ты наша! Я же не стучу, это все знают. Ладно, ты и правда подумай, что говорить, а что нет! Ну все, девочки, я -спать.
Брюнетка полезла наверх. Большинство тех, чьи лица я так еще и не успела толком рассмотреть, занялись своими делами. Вокруг меня на койке образовалась крошечная мертвая зона. Но я боялась шевельнуться, чтобы не столкнуться с телами, не встретиться с их глазами, с этой новой для меня жизнью. Наконец поняв, что надо что-то предпринять, вопросительно посмотрела на Юлю.
– А мне что сейчас делать?
– Сейчас – ничего. Сиди пока. Устала?
– Да, очень.
– Коек у нас тут на всех нет – четыре места всего. Спят по очереди. Жди тут, если никто тебя к себе не пустит. Без вещей до утра проживешь. Не передадут тебе ничего – решим вопрос. В туалет хочешь – вон там. Привыкай – тут стесняться не положено. Курить надо тебе?
– Нет, я не курю.
– Закуришь, – сказала брюнетка из-под потолка. Потом свесилась с койки и сказала: – Полезай на шконку ко мне. Пущу для первого раза. Поспи. Проснешься – осознаешь.
Я опять взглянула на Юлю, она кивнула, и я послушно полезла наверх.
– Давай, вались, места много – тут и по трое спят.
– А тебя как зовут?
– Лена. Эх, помнешь красоту – хорошая блузочка! Ладно, ложись, не брезгуй – пользуйся моментом!
– Спасибо тебе.
– Спи. В тюрьме самое счастливое время – сон. Когда не видишь ничего этого и не думаешь ни о чем… Спи, думать завтра будешь. Сожми зубы и спи. И не реви, если что, – мне спать не мешай!
– Я не реву. Это свет в глаза бьет…
– Свет всегда есть. Ради тебя выключать не будут – привыкай, не дома. Отвернись, зажмурься и спи. Все, с новосельем!
Она вытянулась рядом со мной и моментально заснула. Я лежала еще какое-то время, неотрывно глядя на лампочку – глаза слезились от света, я хотела заплакать, – но слез не было. Не осталось сил даже на слезы. Все было – как сон. Утро, день и вечер разделяли столетия – невозможно поверить, что всего десять часов прошло. Внизу кто-то ходил. Кто-то что-то говорил – я не вслушивалась. Это была чужая жизнь, и я боялась с ней слиться, признать ее своей и поверить, что так теперь будет всегда. Но лучше уж думать об этом, чем о Валере. К счастью, сил у меня оставалось уже совсем мало – и в конце концов я уснула. Главное я уже поняла – надо дожить до завтра, а там видно будет.
…Когда прошла неделя, мне уже казалось, что я живу здесь давным-давно. Что всегда жила и буду жить здесь. День сегодняшний в тюрьме бесконечен. Он тянется и тянется – и хотя, казалось бы, все все время думают о прошлом, о воле, мечтают о будущем, говорят о том, что было и как станет – но на самом-то деле живут сейчас. А сейчас – это тюрьма, и кроме нее, на свете нет ничего, все остальное призрачно и очень-очень далеко. Главное – тут выжить, в эту минуту, в эту секунду. Потому здесь так ценят сон – это я уже поняла. Сон – единственное место, где нет тюрьмы.
Меня не вызывали к следователю – ни на следующий день, ни через день. И никто ко мне не пришел, не искал и передачу не передавал. Наша «старшая», Юля, была «правильная старшая» – это мне объяснила Ленка, которой я так и держалась с первого дня. По решению Юли все для меня скинулись – нашли мне зубную щетку, мыло и прочее. Это полагается делать, если человек «сирота» – то есть родственников у него нет и никто ему ничего не приносит. Конечно, была возможность попытаться как-то поставить в известность родителей. Но это значило признаться, в какое положение я попала, подвергнуть маму или тетю Зину всему этому ужасу – слезы, скандал с отцом, осуждение соседей, попытка наскрести денег на поездку в Питер, жизнь тут, неизвестно где и как, походы в тюрьму и очереди на передачу, наконец, если бы удалось добиться свидания – неизбежная встреча. Мама просто не выдержит, если увидит меня здесь. Я же девочка – если бы я еще была мальчиком, это ну хоть как-то понятнее. Привычнее, что ли – у нас во дворе двое парней отсидели по несколько лет и ничего. Но от меня никто не ожидает такого – и я все еще надеялась, что как-нибудь удастся это уладить, что это быстро закончится, и тогда можно будет – потом уже – признаться. Когда все станет опять хорошо.
Однако хорошего ожидать было трудно. На допросы меня не звали – и, как я понимала, следователь решил осуществить свою угрозу – сидеть мне долго. Тут это очень часто бывает, как мне объяснили, следователи считают, что тюрьма сама человека обломает -посидит подольше, ну и потом на первом же допросе скажет все, что требуется, лишь бы уж суд скорее.
Объяснили мне много чего. Например, что полотенце мне кинули не просто так – это была «прописка», и по тому, как я его подняла, судили обо мне – как сидеть буду. Подняла хорошо, с шуткой, не испугалась, не задергалась – значит, характер ровный и сидеть буду спокойно. Объяснили, что можно, а что нельзя. Вот с полу, например, ничего поднимать нельзя, никогда. Почему нельзя – долго объяснять, да и не хочется. «Главное, – сказала мне тетя Настя, старуха-нищенка, которая сидела уже не первый раз за мелкое воровство, – главное, девочка, тебе не потеряться и научиться различать, что где».
– Ты же домашняя, я же вижу. Повезет, может, выйдешь еще – и что тогда? Я, думаешь, всегда такая была? Не всегда. Я тут одна, на улице другая, а раньше была третья – не узнала бы ты меня. И всюду надо по-своему себя вести. Не научишься здесь вести себя как положено – здесь пропадешь. Не сумеешь там все забыть и делать вид, что не знаешь всего того, что тут нужно, там по тем правилам жить, потащишь туда за собой все здешнее -там пропадешь. Учись различать. Всюду надо принимать правила – и не путать ничего. Бывает, человек сюда приходит, здесь всему учится и тут остается – это одно. Тебе так надо? Не надо, ясно же. Значит, когда туда попадешь, обратно – дай бог, быстрей – все забудь. Не втягивайся в эту жизнь. Правила соблюдай, пока здесь, а на веру не принимай. Тут заиграться ничего не стоит. Песни петь, на веру брать, слова разные говорить на нужном языке, наколочку сделать какую – это вроде все просто так, а куда ты пойдешь там с наколочкой, кто тебя с наколочкой возьмет? Домашняя ты. Понимаешь?
