– С командиром мы договоримся. Девушка, не задерживайте, тут вас столько народу ждет.
На мой крик выходит Костя, прислушивается к разговору и бросается обратно в кабину. Через десять секунд из кабины выскакивает капитан:
– Лейтенант, объясните, что происходит.
– Мы задерживаем вашего бортпроводника для дальнейшего выяснения.
– На каком основании?
– Перевозка наркотических средств. Вопросы есть?
Устанавливается звенящая тишина. Если бы тут была муха, то всем слышно было бы, как она жужжит, но мухи здесь нет. Как в вате. В коридоре столпилось уже почти десять человек, и все молчат.
– У вас есть веские основания? – спрашивает наконец Скворцов.
– Есть. Кило примерно этих оснований, если не больше. – Он показывает капитану сверток.
– Вы уверены, что это наркотики?
– Экспертиза покажет. Но собака уже показала. Собака не ошибается.
Все молчат. Я тоже молчу, потому что ничего не понимаю. Просто не понимаю.
У меня какой-то блок в мозгах, я не воспринимаю окружающую реальность…
– Что будет с самолетом?
– Мы проверили, в остальном все чисто. Сейчас составим протокол задержания, распишетесь как свидетели и можете лететь – показания с вас снимут позже. На данный момент следственные действия касаются только вашего сотрудника – если, конечно, вы не скажете, что это ваши вещи и вы сами просили сотрудника перевезти их через границу.
Вещи, которые просили перевезти через границу… Что-то начинает всплывать у меня в памяти наконец, что-то совсем близкое… Это же Валерин пакет. И то, что в пакете, – тоже его, значит.
– Нет, это не мои вещи, я ни о чем не просил своего сотрудника, – со вздохом говорит Скворцов.
И тут я понимаю, что Валеры в коридоре нет. Он продолжает сидеть в кабине. Я вижу его сквозь полуоткрытую дверь, он даже не повернулся.
– А как я, спрашивается, полечу без проводника? У меня полный салон пассажиров. Задержка больше двух часов – отменяйте рейс! Сажайте на другой борт.
Кажется, командир говорит сейчас что-то не то – рейсы из-за этого не отменяют, – и я понимаю, что он просто не хочет бросать меня одну. Все полетят, а я останусь одна с этими… Они сейчас полетят, а я выйду из самолета и пойду с автоматчиками?!
– Проводника вам сейчас выдадут из резерва, – встревает начальник смены. – Не лететь вы не имеете права, это нарушение трудовой дисциплины. Сразу, как закончат проверку, сразу даем добро. Проводника я уже вызвал, через пятнадцать минут будет здесь.
Я стою потрясенная. Кто-то из группы проверки пишет протокол. Мне подсовывают его и говорят: «Распишитесь». Ольга, которая все это время стоит тут и молча смотрит, вдруг кидается ко мне:
– Ничего не подписывай!
– Девушка, – обращается офицер к Ольге, – вы хотите лететь или вы тоже предпочитаете остаться и пойти с нами?
– Стоп, – говорит Скворцов. – Лейтенант, вы оказываете моральное давление на членов экипажа. Я ведь тоже могу подать на вас жалобу. Насколько я знаю, требовать подписания протокола вы не можете.
– Я все могу. Я могу сейчас снять вас с рейса и привлечь по делу как возможного соучастника. Вам в любом случае придется давать объяснения, как вы допустили такое на своем судне!
Тут уже вмешивается представитель авиакомпании.
– Вы сказали, что задерживаете только одного члена экипажа. Компания уже терпит убытки. Если вы сорвете рейс, убытки будут огромные. Я обращусь к вашему руководству. Командир корабля не отвечает за вещи, найденные в чужом багаже.
И Скворцову – тоном, не терпящим возражений:
– Не вмешивайтесь! Скворцов кряхтит:
– Регина, вы имеете право ничего не подписывать. Не подписывайте ничего до тех пор, пока не поговорите хотя бы со следователем. А лучше – с адвокатом.
Я наконец обретаю дар речи:
– Хорошо, Андрей Сергеич.
– Будете подписывать? – спрашивает меня лейтенант.
– Нет.
– Ну ладно…
Лейтенант достает из кармана наручники и быстро защелкивает их на мне, с силой выворачивая запястья.
– Не хотите по-хорошему – не надо. Колокольников, забирай барахло, пошли!
И подталкивает меня к выходу. Происходит что-то чудовищное – и я все никак не могу заставить себя это осознать. В последний момент, когда надо уже ступать на трап, я не выдерживаю. Я хочу к нему, я не понимаю, почему он молчит, я хочу видеть его лицо! Оборачиваюсь и, не сдержавшись, кричу:
– Валера!
Я вижу его, он стоит у двери в кабину. Он смотрит на меня и молчит по-прежнему. Проходит всего несколько секунд. Я понимаю, что он не бросится ко мне, не оттащит от меня этих людей, не защитит, и, кажется, я понимаю, что он ничего не объяснит. Это были его вещи, он просил меня провезти их через границу, но он молчит. Лицо его искажено, он смотрит на меня умоляющим взглядом. Кажется, что это не я, а он просит меня о помощи. Он просит меня о помощи! Это действительно так. Он просил меня помочь, когда давал мне этот пакет, и сейчас в его взгляде я вижу подтверждение того, что я ему нужна, эту немую просьбу: «Помоги мне! Не выдавай меня!» Он не может меня защитить, и он просит не выдавать его.
С этим я и выхожу из самолета – я не должна его выдавать.
Мы идем по коридору, потом по вестибюлю регистрации, потом…
Сзади семенит представитель компании, шипит в ухо этому лейтенанту:
– Что вы делаете?! Немедленно сверните в служебные помещения! Здесь же пассажиры! Это наносит урон престижу компании! Я буду жаловаться!
Начальник смены тоже, заходя боком, пытается меня прикрыть и заглядывает лейтенанту в глаза:
– Ну давай уйдем, а? Ну покуражился, и будет. Ну зачем позор такой устраивать! Это ж не просто девке позор, это пятно на все Пулково! Ну ты патриот или нет?!
– Имею право вести там, где считаю нужным. Вы пилотов своих научите язык за зубами держать! Грамотных развели! Говорить умеете, жалобы писать умеете – умейте контрабанду не возить и уголовщины у своих не допускать! Мы потом за ними расхлебывай, а они в белом, защитники!
Я слышу все это плохо. Я думаю о Валере. Но потом наконец на лицах тех, кто встречается нам на пути, я начинаю читать то, о чем говорит начальник смены, – мой позор. Меня ведут в наручниках по центральным залам аэропорта «Пулково». Меня видят все аэропортовские службы, охрана, уборщицы, летчики, пассажиры – люди, с которыми я работала и которые еще сегодня утром весело со мной здоровались. Глаза у них становятся круглыми, как у Гали, когда они замечают на мне наручники. Кто-то делает шаг ко мне, кто-то стоит, кто-то сразу отступает в сторону – освобождает дорогу офицеру с автоматчиками. Меня ведут под конвоем. Я преступница, и сейчас уже все об этом знают.
