Катя проводила меня на пристань.
– Я рада, что ты побывала у меня, – сказал она, когда мы выкуривали по последней сигарете на прощанье.
В ее словах слышалось нечто большее, чем простая вежливость. Мне стало грустно, что мы так и не поговорили, как в былые времена, по– дружески тепло и откровенно.
– Я тоже рада, Катюш, спасибо тебе за все! – Мне захотелось сказать подруге что-нибудь очень хорошее, но ничего не придумывалось, кроме: – Теперь я буду ждать тебя в Питере.
– Приеду, куда я денусь, – усмехнулась Катя, – ну ладно, тебе пора на посадку, – она кивнула в сторону автобуса, подвозившего пассажиров к терминалу.
Мы расцеловались, я подхватила свою пухлую сумку и поспешила в автобус. Когда я поднялась на борт парома, Катя еще стояла на пристани.
Гудок. Отплыли. Я бросила последний взгляд на город, где мне было так хорошо и одновременно так грустно. Лавируя между шхерами, паром набирал ход. Чуть ли не два часа я стояла на баке, физически ощущая колоссальную мощь несущейся в пространстве громады корабля, поглощающей гребни кажущихся сверху игрушечными волн.
Постепенно сгустились сумерки, пассажиры стали зажигать свет, отблески лампочек пробивались сквозь иллюминаторы. Я поужинала и спустилась в каюту, собираясь немного почитать, но усидеть на одном месте не смогла. К великой радости, на обратном пути попутчиков у меня не оказалось. Беспокойство усиливалось, и я опять поднялась наверх. Глядя на море, темнеющее небо с последним куском темно-оранжевого, как желтки особых рыжих яиц, солнца, я снова и снова возвращалась мысленно к событиям последних месяцев.
Что ждет меня в родном городе? Как сложатся наши отношения с Борисом дальше? Одно я знаю точно: никогда не пожалею, что не променяла свою жизнь на существование куклы Барби в игрушечном домике Торкела, напичканном удобной техникой «Электролюкс»…
Я стояла на палубе и размышляла о том, что здесь, в море, многое видится по-другому, чем на суше. Перед могуществом стихии человеческие проблемы кажутся мелкими, обиды – глупыми. Зато чувства становятся острее.
Я думала о Борисе и не чувствовала ничего, кроме огромной нежности и любви. От обиды за его холодный тон не осталось и следа. Мало ли что могло произойти! Главное, что я люблю его и могу простить. Стоит нам встретиться, и все встанет на свои места, ведь мы всегда понимали друг друга с полуслова. А еще я вспомнила Павла и искренне удивилась самой себе – надо же было быть такой слепой и глухой! Как я могла принять свои чувства за любовь?! Единственным объяснением этому была моя страсть все идеализировать. Но все равно – удивительно!
Рано утром паром пришвартовался в Турку, где нас уже ждал автобус. Обратный путь всегда более утомителен и долог… Вдобавок сильно задержали на границе. Господи, почему наши таможенники такие неулыбчивые? Вот пограничник берет мой паспорт, словно ядовитое членистоногое насекомое, недоверчиво изучает фотографию (ну да, я не фотогенична и всегда плохо получаюсь на снимках, но не настолько же, откуда это выражение ужаса и брезгливости?).
Наконец нам всем возвращают паспорта (конечно, также без улыбки), офицер желает счастливого пути (хотя кажется, что он хочет сказать что-то вроде «чтоб вы все провалились!»), и мы переезжаем границу. Вот показался Выборг – финская виньетка Петербурга. Кроме архитектуры, Выборг славится еще своей английской школой (может, это близость границы так действует?). На нашем курсе было несколько ее выпускников, отличавшихся замечательным произношением.
Вот я и в Питере. То ли за несколько дней я отвыкла, то ли и впрямь тротуары стали грязнее, горы мусора, вываливающегося из урн у метро, внушительнее, а лица сограждан – угрюмее?
Еду на метро, подхожу к дому, захожу к соседке, поливавшей мои цветы, за ключами… Вот она, моя повседневная жизнь. Море, Стокгольм – где все это? Соседка жаждет рассказов о волшебной загранице, расспрашивает о поездке и рассказывает подробно, как у нее болит желудок, какие именно симптомы характерны для язвы, а какие – для обычного гастрита. У меня совсем нет желания с ней беседовать, но мне жаль пожилого одинокого человека, и я стою в дверях, с сумкой в одной руке и с ключами в другой… Желая завладеть моим вниманием, старушка пускается на хитрость – она подробно рассказывает о цветах, зная, что эта тема привлечет меня, а в благодарность за подробный отчет и подкормку драцены я терпеливо выслушиваю подробный отчет о ее хворях. И вот я в своей квартире! Хотя она так и не стала моей. Дом на Типанова был моим домом, я знала каждую царапинку на паркете, а это жилище просто подходит для сна, работы, приготовления пищи…
Хотя после ремонта тут стало почти уютно. Светлые обои зрительно увеличивают комнату и придают ощущение свежести и чистоты. А вот старая дедушкина мебель не очень вписывается в малогабаритную хрущевку. Наверно, довоенный (а может быть, и дореволюционный) комод с тяжелыми ящиками, которые обычно упрямятся и не хотят выдвигаться, чувствует себя здесь, как великан в стране лилипутов. Да и старенький диван смотрится рядом с компьютерным столиком так же, как доисторическое животное смотрелось бы в зоопарке. Но я пока не готова поменять его на современный, быстро раскладывающийся, красующийся новенькой обивкой. Слишком много воспоминаний навевает мне этот диван…
Я читаю письма, пришедшие по электронной почте. За время моего отсутствия скопилось довольно много корреспонденции, но по большей части деловой. Фирма, для которой я весной переводила руководства по эксплуатации и техническое описание каких-то чудовищных приборов, предлагает дальнейшее сотрудничество. Нет, работа с ними не входит в мои планы. Я вспоминаю этот перевод: самая сложная задача состояла в том, чтобы понять, что означала уже переведенная русская фраза и есть ли в ней хоть какой-нибудь смысл. Порой я впадала в отчаяние, когда словарь радостно сообщал мне, что английское слово «сепулькарий» по-русски так и будет – «сепулькарий»… Ага, а вот за эту работу можно и взяться, они хорошо платят, а тексты у них сложные, но умопостижимые. Я прекратила с ними сотрудничать после того, как устроилась в новую школу, но сейчас еще каникулы, а занять себя чем-то нужно. Да и денег почти не осталось. А в свете последних событий и странного телефонного разговора я хотела бы вернуть Борису те четыреста евро как можно быстрее…
Остальные письма – спам. От Бориса нет ничего.
Я знаю, что он сейчас на работе, а там трудно вести личный разговор. Это только кажется, что глава фирмы – полный хозяин и в своем кабинете может делать что угодно. То есть, может, где-то это и так, но у Бориса – вечный сумасшедший дом, сотрудники каждую минуту врываются к шефу, телефон звонит, не переставая… И хотя Борис чувствует себя в этой какофонии звуков (три городских номера, почти постоянно работающий принтер, вопли «поставьте чайник» и пр.) абсолютно естественно, но выяснять отношения со мной, когда все работники фирмы, включая курьера и приходящую уборщицу, живейшим образом интересуются каждым женским голосом в трубке, а представители прекрасной половины дружного коллектива сами были бы не прочь завести роман с начальником, вряд ли возможно. И с Аллочкой мне совсем не хочется говорить.
