Я уже закрывала класс, когда ко мне подошли три мальчика – Костя Перетулин, Петя Мишин и Слава Романюк – и, краснея и бледнея, рассказали, что видели, как их одноклассник сжег этот проклятый журнал. Разговор получился тяжелым.
– Татьянсанна, вы только, пожалуйста, никому не говорите, что это мы вам рассказали…
– А вы уверены, ребята, что надо обязательно рассказать?
Парни как один вытаращили на меня глаза, смущения как не бывало:
– Но ведь иначе придется сдавать все предметы.
Что ж, они еще не читали Солженицына, они еще не знают, что предателю – первая пуля, им просто не хочется сдавать зачеты. Впрочем, они же – еще дети, объясняла я самой себе, медленно идя по тихому школьному коридору с портретами русских классиков. Им неизвестно, что можно выдать близкого человека за одну затяжку сигаретного дыма или за кусок хлеба, и это понятнее, чем за, прости господи, зачет.
Журнал, как рассказали мне мальчики, украл Арсений Ровенский. Арсений – единственный в моем классе ребенок, с кем мне пока так и не удалось договориться, найти если не общий язык, то хотя бы какую-то зацепку, ниточку к характеру. С остальными ребятами было попроще, они вроде бы оттаяли, а помогла, как ни странно, именно эта история с журналом. Я за многих ходила договариваться с учителями, и дети почувствовали во мне союзника.
С Ровенским выходила непростая ситуация. Так получалось, что ничего, кроме «двойки», по-английскому я ему поставить не могла. Парень, казалось, был обозлен на весь мир, будто бы ненавидел меня, да что меня – ребят, других учителей, все на свете. Мальчишки сказали, что сжег журнал он. Интересно, кого он так боится? Родителей? Но я как классная руководительница знаю, что у Арсения Ровенского нет матери. Значит, отца? Видела я как-то этого монстра, который так запугал ребенка, что тот уже сжигает классные журналы. Он пришел на первое родительское собрание этаким царьком, окинул меня презрительным взглядом, выслушал, как и остальные родители, общую информацию и мои назидательные речи, но даже не подошел ко мне обсудить поведение своего ребенка. Убежал, бросив уже на ходу, что ему еще на работу. «Куда ему управиться с сыном, если бизнес для него важнее?!» – подумала я, глядя на его подчеркнуто-горделивую осанку уже в проеме двери.
Арсений – высокий для своих тринадцати лет и какой-то… слишком взрослый, что ли. Светло-русый, сероглазый – обычный парнишка, таких миллионы. Только ужасно худой, что при его росте смотрится просто ужасающе. Его что, не кормит дома этот отец-монстр?
Суета с журналом улеглась, я уговорила своих соратников по нелегкому педагогическому труду не наказывать виновника, зачеты отменили. Май месяц! Кажется, живи и радуйся жизни – солнце светит, птицы поют с раннего утра… Только вот у Арсения Ровенского по английскому в году получается «два».
В критической ситуации в нашей школе, да, наверное, и в других тоже, принято обращаться к родителям – иначе потом не оберешься неприятностей. Родители почему-то всегда ужасно удивляются, когда их чадо приносит в портфеле «негосударственную» отметку, и быстро находят виноватого. Обычно виноватым оказывается – вы подумали правильно! – учитель, то есть я.
Посовещавшись с завучем, я пригласила в школу отца Арсения.
Что-то сердце растревожено
В пять часов вечера в школе почти никого не было. Я сидела в пустом классе и проверяла контрольные работы. Стук в дверь, и в класс вошел человек, одетый в джинсы и легкую куртку. Я остолбенела. Это был господин Ровенский собственной персоной.
– Борис Владимирович, – представился он, – я – отец Арсения Ровенского.
Он был скорее хрупкого телосложения, но при этом довольно высокий, хотя и сильно сутулился. Лицо у него было какое-то изможденное, черные густые волосы коротко подстрижены… Вроде бы ничего особенного, но в нем чувствовалась такая энергетика, казалось, что воздух в классе наэлектризовался. Такого человека хорошо иметь в друзьях и быть под его защитой, мелькнула сумасшедшая мысль; такой вытащит из любого круга ада, но если вдруг ты окажешься ему врагом, то пощады ждать бесполезно.
Какое-то время со мной происходило нечто странное: вот сидит передо мною мужчина, говорит о чем-то (кстати, весьма громко, а я не глухая), а я ничего не слышу и только смотрю не него.
Наконец я осознала тон его голоса, и до меня дошло: он издевается!
– …Глубокоуважаемая Татьяна Александровна, по вашему мнению, я должен выпороть своего двоечника? Или подарить вам французские духи, чтобы вы поставили ему тройку? Может быть, вы не любите духи? Тогда что? Может, подойдет золотая цепочка?
Он быстрым движением поднялся со стула, метнулся к окну и остался стоять там, засунув руки в карманы.
– Так вот, ничего такого не будет. Ставьте Арсению все, что хотите, если вам неймется портить жизнь моему парню. Через две недели закончится учебный год, и больше вы его не увидите. В городе есть вполне приличные школы, где не принято издеваться над детьми.
Так, теперь все ясно – этот человек мне хамил. Хамила даже его спина, напряженная, узкая, опасная. Этот человек – прирожденный лидер, такие всего добиваются в жизни сами. Забавно было бы посмотреть на его бывшую жену. Я молчала. Пауза затянулась. Он еще покачался на носках, окинул взглядом цветочные горшки на окне и так же молниеносно вернулся за парту напротив меня.
Высокий лоб, складки вокруг рта, легкая седина на висках и какая-то усталость во всем облике. Неожиданно меня пронзило острейшее чувство необъяснимой жалости к этому человеку, который гневно и даже чуть брезгливо смотрел на меня – «училку», обидчицу своего сына.
– Борис Владимирович, я вас чем-то обидела? – слова вырвались как-то сами собой, вопреки моей воле. – Тогда простите меня, пожалуйста. Но мне кажется, что я в этой ситуации не виновата. Вы просто очень устали, да?
И тут я сделала то, чего секундой раньше и вообразить не смогла бы, – я погладила Бориса по руке.
И сама ужасно испугалась. Брови его поползли вверх, но руку он не отнял, только еще сильнее напрягся. Чтобы хоть как-то скрыть неловкость, я продолжала говорить:
– Я понимаю, Борис Владимирович, бывает так в жизни, когда становится совсем невыносимо. Когда от меня ушел муж…
Господи, куда же это меня занесло! При чем тут Павел и моя личная жизнь?!
– …Я целыми днями из дома не выходила, была не в состоянии ни с кем разговаривать. Нет, вы не подумайте, не нужна мне никакая цепочка, и духи тоже, я не к тому. Просто я знаю, бывает так в жизни, когда все на глазах у тебя рушится…
Я даже не заметила, как невзначай переиначила действительность, ведь переживала я тогда по большей части из-за ребенка, а Павел был лишь горьким дополнением ко всем моим бедам. Руку я с его руки все-таки убрала и замолчала.
– От меня тоже ушла жена, – вдруг сказал Борис совершенно человеческим голосом. – Правда, давно. И тоже…
