— Отличная идея. Я там тоже не была, хотя издалека вижу ее каждый день.
Тору повернул ключ зажигания — мотор заработал с шумом, напоминающим сухой кашель. Когда мы выехали со стоянки и направились на север, Тору спросил:
— Тебе нравится школа, где учились наши матери?
— Нравится.
Сказав это, я представила кислую мину бабушки. Хотя уже апрель, и я осталась в академии, она от меня не отстает. По меньшей мере раз в неделю, особенно в присутствии отца, она опять поднимает все ту же проблему: я, мол, должна в следующем апреле перейти в «Северную» школу. Иногда отцу удается перевести разговор на другую тему или утихомирить бабушку стандартной фразой: «Поговорим об этом в следующий раз». Но иногда он не прерывает ее занудной болтовни. То ли не обращает внимания, то ли в душе согласен.
— И что — все ученицы так же религиозны, как были в их возрасте наши матери?
— Конечно нет. Каждое утро перед уроками мы читаем молитву, и два раза в неделю бывают уроки, на которых мы изучаем Библию, но большинство девочек — вообще не христианки. Они с родителями выбрали академию, поскольку это хорошая частная школа и в ней отменены экзамены — не надо зубрить предметы.
— Наши матери тоже не из христианских семей, — заметил Тору. — Они обратились в эту веру, когда стали уже школьницами.
— Да.
— А вот ты — ты ведь ходишь в церковь, не так ли?
— Хожу, но скорее по привычке. Минувшим Рождеством я не прошла конфирмацию, в отличие от Кийоши. Я уже не верю в Бога. Пожалуй, не стоит больше ходить в церковь.
Я замолчала и взглянула на Тору. Интересно, помнит ли он, как мы кивнули друг другу во время пения псалма на панихиде по его матери? Может быть, сейчас в глубине его памяти звучит этот псалом, восхваляющий Господа. Мне захотелось сказать ему, что сомневаться в существовании Бога я начала именно в тот момент, когда увидела слезы на его лице, и что меня вывела из себя проповедь, прочитанная пастором Като на панихиде по госпоже Учида. Но что-то остановило меня — может быть, уважение к его чувствам.
Мы доехали до перекрестка.
— Я уже давно не верю в Бога, — сказал Тору, повернувшись ко мне. — Правда, посреди ночи просыпаюсь в холодном поту и думаю со страхом, что Бог меня в конце концов накажет и отправит в ад. Но утром я избавляюсь от этого страха. При дневном свете все выглядит по-другому.
Зажегся зеленый свет, и мы поехали вверх по холму. Крутой подъем заставил меня вдавиться спиной и плечами в сиденье. Мне казалось, что я сейчас сделаю обратное сальто. Слышал бы Кийоши наш разговор на антирелигиозную тему, непременно сказал бы: «Парочка вероотступников!» Я вспомнила, как мы с Тору однажды летели, кувыркаясь и хохоча всю дорогу, вниз по длинному зеленому холму, спускающемуся к голубому озеру. А Кийоши не стал рисковать и стоял на вершине холма. На его лице были написаны беспокойство и страх. Недаром Кийоши и Такаши плескались на мелководье, боясь заплыть на глубину.
Через несколько минут мы остановились на автостоянке около школы. Тору выключил фары и заглушил двигатель. Мы сидели и смотрели вниз, на город. Морское побережье было освещено, а за ним простиралось огромное пространство черной воды.
— Наш родной город, — патетически произнес Тору, сделав рукой театральный жест.
— Ты рад, что вернулся?
Тору прижался спиной к дверце, чтобы смотреть мне прямо в лицо.
— Не знаю. — Между его тонких дугообразных бровей пролегла еле заметная складка.
Мы с Такаши вернулись, потому что отец хочет, чтобы мы окончили колледж, женились и осели здесь, а не в Токио. Он не знает, что у меня совершенно другие планы. Мне не нужен колледж, не нужна жена и, наверное, не нужен наш город.
— Не нужен колледж?
— Два года назад, окончив полную среднюю школу, я в колледж не стал поступать. И сейчас не собираюсь.
Если бы я отправилась работать в бар, вместо того чтобы поступать в колледж, отец и бабушка отреклись бы от меня. Неважно, что отец встречается с женщиной, у которой свой бар и квартира над этим заведением. Это совсем другое дело, а девушка из респектабельной семьи не может работать в баре. Правда, летом некоторые выпускницы одиннадцатого и двенадцатого классов из нашей школы подрабатывают официантками, но они обслуживают столики в кафе, куда приходят на ленч. Такие кафе располагаются в центре города. Подают в них только кофе и сандвичи. Заглядывают туда в основном пожилые, далеко не бедные дамы, чтобы передохнуть во время прогулки по магазинам. У мальчиков возможностей больше. Например, старший брат моей подруги Миёко прошлым летом подрабатывал официантом в заведении, где подавали коктейли. Ему разрешали даже по вечерам работать. Самой же Миёко родители такого бы не позволили. Я давно заметила: у мальчиков в нашей среде свободы значительно больше, чем у девочек. Они могут позже приходить домой, могут летом путешествовать с друзьями без родительского присмотра. Но, следует признать, будь я даже парнем, мое семейство не на шутку обеспокоилось бы нежеланием отпрыска поступать в колледж.
— А как отреагировала твоя родня? — спросила я Тору. — Наверное, недовольны были, что ты не пошел в колледж?
— Недовольны — не то слово. Отец и дед сначала психанули, но что они могут сделать? Не загонять же меня в колледж силой.
— Почему? Они, например, могли пригрозить, что вышвырнут тебя из дома или даже отрекутся от тебя.
Если бы отец с бабушкой отреклись от меня, моя жизнь круто бы переменилась. Я уехала бы к маме и дедушке и стала, конечно, обузой для них. Они бы вечно корили себя за то, что так бедны и не могут дать мне тех благ, которые давал отец. Ребята из дедушкиной деревни не ходят в полную среднюю школу. Они заканчивают учебу после девятого класса и работают, помогая родителям на фермах или в ткацких мастерских. Деревенские девушки моего возраста уже трудятся, часами копаясь на огороде или стоя у ткацкого станка в темном помещении. Большинство из них рано выходят замуж, но от этого ничего не меняется: другая ферма, другая мастерская. А я бы и с такой работой не справилась. И замуж меня бы там никто не взял. Так что с отцом ссориться не надо.
Тору, не догадываясь о моих тягостных мыслях, тряхнул головой и весело засмеялся.
— Отец и дедушка действительно угрожали, что отрекутся от меня. Дедушка заявил, что, если я не пойду в колледж, он выставит меня из дома. Но это меня не особенно волновало. У меня были в Токио приятели — постарше, которые жили в меблированных комнатах, и я договорился с одним из них, что временно перееду к нему. Ну вот, возвращается однажды вечером дед из своего шахматного клуба и видит, как я укладываю свои сумки в машину приятеля. Он спросил, что я делаю. Я ответил, что переезжаю. У него челюсть отвисла: не ожидал, что я поймаю его на слове. Пожил я у приятеля месяц, и отец с дедом пошли на попятную. Я вернулся в дом дедушки в основном из-за Такаши: мне было его жаль. Остался в одиночестве — что хорошего?
