Кто-то засмеялся на той стороне пляжа, послышались шаги, и Таня немедленно оторвалась от меня, нырнула, вынырнула у самого берега, бросилась к полотенцу, а я помчался за ней следом, неловко падая в воде. До корпуса мы шли молча, не то чтобы не зная, что сказать, а, скорее, не понимая, зачем. Через три дня мы разъезжались, писали друг другу адреса на пионерских галстуках, я обнимал ее в опустевшем корпусе за пять минут до отхода автобуса, в буквальном смысле отрываясь от нее сердцем, потом я получил два письма, написал одну открытку. Больше ничего не было.
Земной сад, цветы при люминесцентном свете фонаря были как будто покрыты серебристой пылью, — выйдя на середину аллеи, я разом услышал стрекотание всех цикад: такое привычное, что перестаешь его замечать, это стрекотание вдруг рухнуло на меня отовсюду. Я услышал собачий лай где-то вдалеке и плеск со стороны моря, и замотал головой. Чтобы как-то успокоиться, я решил пойти в радиорубку, посмотреть, что делает Славка, который там обычно болтался, — наверное, я понимал, что не засну.
Поднявшись по лестнице, я услышал из-за прикрытой двери шипение и треск, а больше ничего, — постучался, никто не ответил, я распахнул дверь, а там, у приемника, стоявшего под самой настольной лампой, вокруг стола, заваленного радиодеталями, стояли Наташа, Марина, Славка, какие-то ещё из других отрядов, а знакомый неприятный женский голос, с трудом выгребая из из металлического шума, продолжал: «По сообщениям очевидцев, люди тысячами покидают Припять и Чернобыль, пытаясь прорваться через заградительные кордоны. Метеорологические службы североевропейских стран предупреждают о приближении радиоактивного облака». Я слушал, опершись спиной на дверной косяк, смотрел на зелёный абажур настольной лампы и думал о том, что завтра я расскажу все это Тане и буду с ней, и она сможет на меня опереться. «Вы слушаете программу Liberty Live, — сказало радио, — Свобода в прямом эфире».
Северо-Восточная Атлантика, 11.040 м над уровнем моря
Стив уже расспрашивал маму о том, будут ли у него в Москве новые друзья, она успокаивала его, что да, конечно будут, и школа ему понравится, а ещё там можно играть в снежки, — помнишь, как в Сан Луис Обиспо привезли с гор снег на грузовиках — ну так вот, в Москве снег падает с неба, сам, его ниоткуда не привозят.
Я поёжился — почему-то продрог, а то ли просто начал трезветь не к месту. И всё время думал про женщину и мальчика, про ветку на той фотографии, про то, чем закончилась история, что мальчик остался, видимо, цел и невредим, а больше мы ничего не знаем.
— Say, Mark, — Джози перегнулась ко мне, — our new apartment is somewhere near. — Она достала бумажку и прочитала по слогам: — Kropotkinskaya. Is it a good neighbourhood?
— Well, there are no neighbourhoods in American terms in Moscow. But yes, it’s rather a nice place and quiet if your new apartment is far from the street. And it’s close to the centre. Well, imagine yourself living somewhere in Upper East Side.
— I've never lived in New York, — она улыбнулась. — It's crazy. Everybody is in a hurry. They don’t live life there.
— Well, Moscow is much more like New York, than like SLO, you’ll see. But you’ll get used to it.
Я не сказал ей. Я подумал, что хватит с неё переезда, хватит с неё наступающей зимы с тридцатиградусным морозом, им и так страшновато ехать в незнакомую страну, хватит с них. Все произойдет само и, наверное, продлится недолго. А потом, в сутолоке переезда и первых дней, всё, может быть, как-то и забудется. Или хотя бы когда-нибудь.
Boston, MA
— Нет, это, конечно Арбат, только что без матрёшек, как видишь. Но смысл, в общем, примерно такой.
— Нет, мне кажется, это какой-то правильный Арбат, такой, как бы сказать, небесный Арбат, его райский двойник, только что без смарагда и сердоликов, хотя, смотри, как сказать, — в этот момент мы как раз проходили мимо небольшой ювелирной лавочки. Маша улыбнулась.
— Вот ты всегда так.
— Ну да. А как ты хотела. Иудеи ищут знамений, а еллины — доказательств.
— Ну тебя. Я тут один раз шла в десять вечера, машина стоит, припаркована, а там девочка минет делает своему бойфренду. Я случайно заглянула. Она на меня смотрит большими глазами, остановилась, но не отрывается — я ей улыбнулась, да и дальше пошла.
Я потряс головой. Прошло всего четыре дня, джетлаг никак не хотел отпускать, — особенно учитывая, что я ещё и с Азии-то не особенно успел перестроиться. Первый день вообще прошёл в совершенно сомнамбулическом режиме. Попрощавшись с франкоговорящими улыбчивыми представительницами авиаперевозчика, я с грехом пополам доковылял до паспортного контроля. Там одноглавый, но зато очень внимательный цербер произнёс свой сакраментальный вопрос, я в полусне буркнул что-то про Нью-Йоркское триеннале фотографии, шш-их — проверка подлинности паспорта, хлоп-хлоп, чирик-чирик, welcome to the United States, baggage claim, расступающиеся двери, утренний, пахнущий бензином воздух. Kew Gardens показался после JFK зелёным районом, чуть не парком. Джеки с Костей напоили меня чаем, накормили завтраком, я переоделся, и отправился болтаться по Манхэттэну, у меня был всего день, — а точнее, учитывая восемь часов разницы, вечер и ночь, — назавтра нужно было ехать к Олегу с Лилей в Вашингтон, а уже оттуда автобусом (всё-таки автобусом) — в Бостон.
Слева написано: Combo Pizza+Coleslaw+Cola for only 9.99, справа — Escape the everyday for just 9.99. Выбор, как всегда со времён Декарта, стоит между телесным и духовным. Всякий раз, думая о том, что надо бы уже, наконец, доехать до Штатов, я представлял себе, что поеду не просто так, а по строго определённому маршруту — Большой Каньон, где не водится никого, Бостонская гавань, заповедник Stratocumulus, а ближе к зиме и Nimbostratus забредают, и вот этот кораблика, который ходит вокруг Манхэттена — чтобы с него захватить здешних Altocumulus, когда они пасутся над застывшей диаграммой сумасшедшего архитектурного эквалайзера Нью-Йоркских небоскрёбов из журнала «Америка» за 1978 год. Но сейчас, после 9/11 смотреть на эту линию казалось мне несколько неприличным, что ли, — вроде как ехать фотографировать Мэрилин Монро, которой две недели назад противопехотной миной оторвало ногу. Пицца, салат и кола победили, — ещё бы двойной, нет, лучше тройной эспрессо, — и есть шанс, что вечера я доживу.
Я дожил до вечера, спал в Амтраковском поезде, Балтимор, Филадельфия, потом ещё спал у Олега с Лилей и был разбужен их трёхлетним сыном с утра — он ощупывал моё лицо и говорил: «Дядя, вставай». Это стоило труда. От двух дней в DС память сохранила в основном толстых серых белок на ограде неожиданно маленького Белого Дома, сцену приезда байкеров в Hooters неподалёку от китайского квартала (девочки захлопали в ладоши, запрыгали, а Олег задумчиво сказал: ну вот, гусары приехали.) и распитую неизвестно с какой радости посреди рабочей недели литровую бутыль пятидесятиградусной «Смирновки», вручённой Лиле в собственные руки её посольскими друзьями. Наутро Олег лежал пластом, а я, договорившись, где оставлю машину, поехал на автовокзал. Девять часов тридцать минут в автобусе с весёленькой надписью «Питер Пэн» на боку, рекламный щит растворимого кофе: «Thanks to us, there are no more sleepy little villages», шпили, лесополосы, два сэндвича, три бутылки воды, ни одной сигареты. South Station. Boston. MA. Уже темно.
