— Но вы так много писали...
— Я писал об истории, мистер Дрейк, а не о политике. — Доктор направил на Эдгара тлеющий кончик сигары. — Я не приветствую такие темы. Если бы вы слышали, что говорят некоторые о моей службе здесь, я думаю, вы бы поняли, почему.
Эдгар начал бормотать извинения, но доктор больше ничего не сказал. Впереди них тропа сужалась,
Нок Лек остановился, поджидая британцев. Отряд растянулся цепочкой по одному и вступил под сень леса, оказавшись на другой стороне перевала.
* * *
Прошло почти три часа. Миновав перевал, они оказались в широкой долине, раскинутой к югу от холмов-позвонков. Тропа вскоре расширилась так, что два пони могли идти рядом. Нок Лек, как и раньше, оставался впереди, а доктор ехал бок о бок с настройщиком. Очень быстро стало совершенно очевидно, что охота Кэррола не интересует. Он рассказывал о горах, под тенью которых они ехали, о том, как он картографировал местность, впервые оказавшись здесь, когда он измерял высоту над уровнем моря с помощью барометра с кипящей водой. Он рассказывал о геологии, истории, вспоминал местные мифы об ущелье или реках, которые они пересекали: «Вот здесь монахи разводят сомов. Вот тут я увидел своего первого тигра на плато, здесь они редкость. Тут — место размножения москитов, я проводил здесь опыты по распространению болезней. А вот тут — вход в мир нга-хльин, бирманских великанов. А здесь — место свиданий влюбленных, иногда отсюда слышатся звуки флейты». Его историям, казалось, не было конца, и стоило ему закончить рассказывать об одном холме, как они уже подъезжали к следующему, у которого была своя собственная легенда. Эдгар был ошеломлен: доктор, кажется, знал не только названия всех растений, но и как их применяют в медицине, был знаком с научной классификацией, знал местные бирманские и шанские названия и связанные с ними легенды. Показывая на цветущие кусты, он время от времени сообщал Эдгару, что такое-то растение «неизвестно западным ученым» или что он «уже послал образцы в Линнеевское общество и Королевский ботанический сад в Кью». «У меня даже есть виды, — продолжал он, — носящие мое имя: орхидея, которую они назвали Dendrobium carrollii, и лилия под названием Lilium carollianum, а еще — Lilium scottium, которой я дал название в честь Дж. Джорджа Скотта, государственного управляющего Шанских княжеств, моего дорогого друга. А вот еще цветы...» — и тут он даже остановил пони и взглянул прямо в лицо Эдгару блестящими глазами. «Это мой собственный род, Carrollium trigeminum, видовое название означает „три корня“. Это намек на шанский миф о трех принцах, обещаю, я вам обязательно его расскажу, а может, вы услышите его от самих шанов... В общем, этот цветок сбоку выглядит, как лицо принца. Это растение из класса однодольных, с тремя парами лепестков и чашелистиков, — они-то и напоминают трех принцев и их невест». Время от времени он останавливался, срывал какое-нибудь растение и клал его в потертую кожаную папку, которую держал в седельной сумке.
У кустарника, покрытого мелкими желтенькими цветочками, они задержались.
— А вот этот, — доверительно сообщил он, показывая на куст загорелой рукой, — до сих пор не имеет официального научного названия, я собираюсь послать образцы в Линнеевское общество. Не так-то просто добиться публикации моих ботанических трудов. Военные переживают, что мои работы о цветах каким-то образом могут раскрывать государственные тайны... как будто французы ничего не знают о Маэ Луин. — Он вздохнул. — Я думаю, что успею выйти на пенсию, прежде чем напечатаю фармакологический справочник. Иногда я жалею, что я — не штатское лицо. Не был бы я подчинен всем этим правилам и воинской дисциплине. Но тогда, вероятно, я бы и не оказался здесь.
Чем дальше они ехали, тем больше нервозность и растерянность Эдгара отступали под натиском энтузиазма доктора. Все вопросы, которые так волновали Дрейка, преимущественно касающиеся фортепиано, например, что бирманцы и шаны думают о Бахе и Генделе, почему Кэррол остался здесь и, самое главное, — зачем он сам приехал сюда, — все это было временно забыто. Как ни странно, сейчас Эдгару казалось самым что ни на есть естественным ехать вот так верхом, «охотясь» на безымянные растения, пытаясь следить за бесконечным потоком рассказов доктора — об истории шанов, о латинских названиях растений. Рассказывая, доктор подкреплял свое повествование библиографическими ссылками. Над ними парила хищная птица, время от времени описывая в воздухе круги и поднимаясь вверх. Эдгар попытался вообразить, что она видит сверху: три маленькие фигурки, пробирающиеся по извилистой пыльной тропе через ожерелье известковых холмов, крохотные деревушки, лениво змеящийся Салуин, горы на востоке, плато Шан, обрывающееся в сторону Мандалая, а дальше — всю Бирму, Сиам, Индию, войска, не видимые друг для друга, но не для птицы, шеренги французских и британских солдат. Они ждут, накапливая силы, пока в долине, разделяющей их, трое мужчин едут на пони и собирают цветы.
Теперь они ехали мимо домиков на сваях. Пыльные дороги вели к маленьким селениям, на окраинах которых возвышались деревянные ворота. У одних таких ворот по земле был разбросан пучок веток, а к столбу пришпилен обрывок бумаги, покрытый затейливыми письменами. Доктор Кэррол объяснил, что в деревне оспа, и письмена — магические заклинания, которые должны помочь одолеть болезнь.
— Это просто ужасно, — сказал он. — В Англии уже несколько лет всех прививают от оспы коровьей вакциной, а меня не могут обеспечить всем необходимым для того, чтобы делать то же самое здесь. Это страшная болезнь, очень заразная и так уродующая людей.
Эдгар встревоженно подобрал поводья. Во времена его детства в трущобах восточного Лондона случилась вспышка оспы. Тогда плакаты с изображениями жертв болезни появлялись каждый день, и он до сих пор не мог забыть до предела истощенных, покрытых гнойниками детей, посиневшие трупы.
Вскоре они ехали по скалистой местности, кое-где скальные породы обнажились, и торчащие из земли наслоения были похожи на источенные зубы. Эдгар не успевал сравнивать пейзажи, один сменялся другим. Просторное открытое пространство быстро превратилось в тесное ущелье, идущее между двух скал. Они ехали по нему, словно спускаясь в подземные глубины.
— Во время дождей эту дорогу полностью заливает, — сказал Кэррол. — Но сейчас здесь стоит одна из самых страшных засух за всю историю.
— Я помню, читал об этом в вашем письме, и все, с кем я здесь общался, обязательно упоминали о ней.
— Целые деревни мрут от голода из-за скудного урожая. Если бы военные осознали, сколь многого мы могли бы достичь здесь, оказав помощь продовольствием. Чтобы перестать вообще думать о войне, ничего больше не нужно — достаточно одного лишь продовольствия.
— Говорят, что сюда невозможно доставлять его из-за дакоитов, из-за вождя шанских бандитов Твет Нга Лю...
— Вижу, что эту историю вы тоже прочли, — сказал доктор, его голос эхом отражался от стен ущелья. — В этом есть доля истины, хотя в офицерских кругах легенды о Твет Нга Лю раздуваются до неприличия. Им просто нужно свалить на кого-нибудь все свои проблемы. Я не хочу сказать, что он не представляет проблемы на самом деле — конечно, представляет. Но реальная ситуация не так проста, и если мы хотим мира, то уничтожения одного человека будет недостаточно... Но это уже философия, а я обещал вам, что философствовать не буду. Насколько вам известна вся эта история?
