— Привет! — крикнул Брет сквозь грохот, когда я будто невзначай уселась рядом с ним, чтобы заказать водку с тоником.
— Привет, — непринужденно ответила я.
Мое сердце забилось, как сумасшедшее, стоило мне увидеть его дивные карие глаза. Точеное лицо Джона Бон Джови, певшего «Возьми меня за руку, у нас все получится», мелькало на всех экранах в зале.
— Можно тебя угостить?
Немного помедлив, я кивнула. Брет улыбнулся, и на его щеках появились ямочки.
— Меня зовут Брет.
— А я Эмма.
Он чинно пожал мою руку, не отрывая от меня взгляда.
— Ты очень красивая.
Брет сказал это искренне, не думая льстить, и я ему поверила.
Проболтав со мной полчаса и познакомившись с Лесли, Моной и Амандой, он пригласил меня в соседний бар «Латитьюдс» на крыше. Там мы сидели под луной, потягивали водку с тоником (у нас был одинаковый любимый напиток), обсуждали фильмы (мы оба считали «Энни Холл» и «Руководство» шедеврами кинематографа), делились впечатлениями о концертах (как выяснилось, мы были на одном концерте «Sister Hazel» в Доме блюза) и рассказывали друг другу, каким видим свое будущее. У нас было столько общего, и Брет так внимательно глядел мне в глаза, ласково улыбаясь, что мое сердце затрепетало. К концу вечера я влюбилась по уши. На следующий же день состоялось наше первое свидание, а через месяц Брет впервые назвал меня своей девушкой. Все шло чудесно, лучше не придумаешь.
В Брете я нашла все, о чем мечтала: он был привлекательный, успешный, забавный, добрый. Моя семья его обожала, а родители Брета, в конце концов, со мной смирились. Иными словами, мы идеально подходили друг другу — как арахисовое масло и джем. Но моя лучшая подруга тоже решила полакомиться сэндвичем.
— Passeport, s'il vous plaоt
[1]
.
Суровый голос сотрудника таможни прервал мои мысли. За воспоминаниями о Брете я сама не заметила, как сошла с самолета и оказалась у стойки иммиграционного контроля, словно обломок кораблекрушения среди моря пассажиров.
— Ах да, конечно, — запинаясь, проговорила я и стала рыться в сумке.
Нащупав два путеводителя, розовый iPod, в который я закачала «Five for Fighting», «The Beatles» и Кортни Джей, а также ноутбук, купленный на прошлогодние премиальные, я наконец выхватила свой тисненный золотом американский паспорт в темно-синей обложке.
— Voilа!
[2]
— вскрикнула я, надеясь, что таможенник по достоинству оценит мои скромные познания во французском языке.
Увы, он только хмыкнул, раскрыл паспорт и внимательно его изучил. Волосы у меня стали короче, чем на фотографии — чуть выше плеч, и посветлели на пару тонов (к началу мая солнце во Флориде палит уже добрых два месяца). Загар был чуть темнее, а веснушки ярче. Ну и, разумеется, четыре недели поедания мятного мороженого с шоколадной крошкой не прошли для меня даром (эй, надо же было как-то успокаиваться?): я набрала фунтов десять, не меньше. Однако мой обычный встрепанный вид не изменился — стертая помада, потрескавшиеся губы и лохматые волосы, как будто я только что вылезла из аэродинамической трубы. Подозреваю, что после полета через океан я выглядела не лучше.
— Отдыхаете? — спросил таможенник с таким могучим французским прононсом, что я секунд десять пыталась понять смысл его слов.
— Oui, — твердо ответила я и тут же вспомнила, что вообще-то приехала работать.
— Надолго к нам?
Он по-прежнему упорно говорил по-английски.
— На пять недель.
Этот срок вдруг показался мне невероятно долгим, и я едва переборола желание рвануть к выходу на посадку.
Француз пробормотал что-то невнятное, поставил печать в паспорт и отдал его мне.
— Проходите, — сказал он. — Добро пожаловать во Францию.
Так, вместе с очередной волной пассажиров я очутилась в стране, где не была уже много лет, чтобы начать новую жизнь, к которой еще не была готова.
— Эмма! Эмма! Сюда!
Я заметила Поппи, как только вышла из зала выдачи багажа, волоча за собой два гигантских бордовых чемодана.
— Привет! — воскликнула я, обрадовавшись даже сильнее, чем ожидала.
Взвалив две сумки на плечо, я с трудом, будто в замедленной съемке, потащилась со всем скарбом к подруге. Та широко улыбалась и махала, как полоумная.
— Добро пожаловать! — сказала Поппи, нетерпеливо захлопав в ладоши и кинувшись меня обнимать.
Ее темные волосы с рыжими прядями были убраны в хвост, и она явно переборщила с макияжем — впрочем, к такой Поппи я и привыкла. Выше меня на три дюйма, она была гордой обладательницей голливудской улыбки до ушей, румяных щек, огромных глаз цвета морской волны и фигуры, которую сама называла «аппетитной».
Сегодня Поппи надела яркую бордовую блузку, черную юбку, больше похожую на пояс, и темно-зеленые колготки. Несмотря на усталость, я улыбнулась в ответ на ее фирменную улыбку.
— Давай помогу, — предложила она.
Я с облегчением передала Поппи один чемодан на колесиках, и та покатила его к выходу, стремительно краснея.
— Эмма, что у тебя там?! — воскликнула она. — Труп?
— Ага. Запихнула туда Брета, чтобы незаметно переправить в Париж.
Поппи расхохоталась.
— Молодчина! Так этому засранцу и надо!
Я ответила печальной улыбкой: мне тоже хотелось разозлиться на Брета, но, по-видимому, вместе с работой и женихом я потеряла всякое самоуважение.
Когда мы с Поппи загрузились в блестящее черное такси и поехали к центру города, я начала приходить в норму, успокоенная чириканьем подруги. Рядом с близким человеком я чувствовала себя почти как дома, хотя вокруг все было чужое и незнакомое. По дорогам ездили не «форды», «хонды» и «тойоты», а стильные маленькие автомобильчики: компактные «пежо» и приземистые «рено». Шоссе пролегало через окраины города, который запомнился мне совсем другим.
Вместо старых причудливых домов, крыш с дымоходами и цветочных горшков на окнах вдоль дороги стояли заводы и безликие многоэтажки с крошечными балконами. Тут и там на веревках сушились пестрые футболки и джинсы, из окон торчали домашние антенны. Да уж, не так я представляла себе Францию.
— Мы еще не в городе, — шепнула Поппи, видимо, заметив мою озабоченность.
— А, понятно.
Я немного успокоилась.
Когда наш таксист, что-то бормоча себе под нос, на скорости света повернул с шоссе, индустриальный пейзаж восточных окраин уступил городским красотам, и я впервые заметила вдалеке готические башни собора Парижской Богоматери.
Только тогда до меня дошло — по-настоящему дошло, — что я в Париже, а моя прежняя жизнь осталась за океаном.
