В двадцать шесть очень странно проснуться с мыслью, что профессия, которой последние несколько лет отдавала все свои силы и энергию, выбрана ошибочно. Детские мечты «стать настоящей журналисткой» были пустой иллюзией. Мне нравилось верить, что я выше пустых сплетен, даже борюсь с ними, рассказывая правду о кумирах, за каждым шагом которых следят миллионы обывателей. А получается, это был самообман: я всего лишь плыла по течению. Стыдно, обидно и грустно: целых четыре года ушли в пустоту.
Что же делать дальше? Бешеный зигзаг, и та жизнь, которую я знала: шикарный бойфренд, шикарная работа, шикарное чувство самодостаточности – все исчезло. Розовые очки разбились, оставив в страшной темноте. Оказывается, мой мирок не существовал вообще, я его просто придумала.
Еще никогда мне не было так плохо.
В третью пятницу августа я одна-одинешенька сидела перед экраном телевизора и, зарывшись в ведерко мороженого «Пышка-мартышка», прикидывала, сколько ложек понадобится, чтобы мой и без того круглый живот покрылся очередным сантиметром жира. У кого-то во время стресса пропадает аппетит, а с ним и все лишние килограммы, а вот я, наоборот, ищу успокоения в огромных количествах сладкого и чипсов.
Уэнди пыталась устраивать свидания вслепую; я лишь плечами пожимала: зачем парень, если есть мороженое «Бен и Джерри»? Не было никаких сомнений, что общение с этой парочкой принесет гораздо больше удовольствия, чем любое свидание.
Следовало думать о работе, несмотря на всю несерьезность нынешней должности и панический страх перед завтрашним благотворительным приемом, материал о котором предстояло подготовить для «Шика». Как мерзко будет в субботу вечером стоять у ковровой дорожки перед «Пакбилдингом» и плавиться на августовской жаре, дожидаясь появления звезд далеко не первой величины, которым нужно задать глупые вопросы. А потом двери закроются, и мне в очередной раз укажут на место: другие развлекаются – я смотрю.
Жалкая перспектива! Совсем не то что в старые добрые времена, когда я вела развлекательный раздел в одном из крупнейших глянцевых журналов.
Только что кончились одиннадцатичасовые новости, и я раздумывала, чье шоу больше подходит для хандры: Леттермана или Джея Ленно (вот до чего дошло), когда пустили анонс «Вечернего шоу Дэвида Леттермана», гостем которого должен был быть Коул Браннон.
Чуть не подавившись «Пышкой-мартышкой», я отложила пульт и уставилась в телевизор. Глаза будто приклеились к экрану, а сердце сжалось от незнакомой боли, когда двадцать пять минут спустя в студии появился актер. Каштановые кудри задорно взъерошены, черные джинсы «Дизель» и майка с символикой «Роллинг Стоунз» сидят как влитые. Он занял свое место, поблагодарил зрителей за аплодисменты, а приглашенные на шоу все не могли успокоиться.
Почему у меня горло сжимается? Разве это нормально?
– Похоже, ты им нравишься, – заметил Дэвид, когда восторженные крики наконец утихли.
Коул засмеялся, и уголки рта поползли к ушам точно так же, как в круглосуточном кафе несколько месяцев назад.
Меня мутило. Ради всего святого, что за странная реакция?!
– Ну, они мне тоже нравятся!
На щеках Браннона появились очаровательные ямочки. Зал снова взорвался визгом и улюлюканьем, а ведущие засмеялись.
– Ты несколько месяцев не был у меня на шоу, чем занимался все это время?
Я затаила дыхание, моля небеса, чтобы Коул не упомянул о статье в «Стиле».
– Снимался, участвовал в рекламной кампании фильма, который через пару недель появится в прокате, – спокойно ответил он.
Ну конечно, обо мне даже не думал, да и зачем?
– Речь о «Прощай навсегда»? – уточнил Леттерман.
– Да, именно.
– Значит, он выходит на экраны в День труда?
– Угу, в Нью-Йорке премьера состоится в следующие выходные, в других городах – неделей позже.
– Здорово! – вскричал Дэвид. – Может, объяснишь в двух словах, о чем фильм?
Коул рассказал об основных сюжетных линиях: повествование ведется от имени героя, молодого бойца, который пишет жене с передовой. С каждым письмом светлая романтическая история незаметно превращается в драму.
Я смотрела, как двигаются красиво очерченные губы. Низкий, проникновенный голос подчинял себе и лишал воли. Улыбка точь-в-точь как та, что когда-то предназначалась мне одной. Легкая грусть, с которой он описывал перипетии сюжета, напомнила субботнее утро в моей квартире и синий, полный неподдельного сочувствия взгляд. Коул первый поддержал меня после ссоры с Томом, и чем ответила я? Ледяным безразличием… Ужасной статьей в журнале.
Шоу прервалось рекламной паузой, а я все смотрела на экран остекленевшими, как у зомби, глазами. Естественно, за несколько месяцев я не смогла забыть его, зато вполне успешно отрешилась от своих романтических воспоминаний. А сейчас его лицо передо мной, так близко, что все мысли об одном…
Внезапно я поняла, что больше не могу смотреть на Браннона. В жизни предостаточно проблем и без страданий по совершенно недосягаемому парню, который меня презирает, имея на то веские причины. Я выключила телевизор, сунула «Пышку-мартышку» в морозилку (ничего, скоро за ней вернусь), взяла сумочку и вылетела на улицу, толком не понимая, куда направляюсь.
В больной голове только одна мысль: нельзя оставаться в той самой квартире, где этот актер смотрел на меня с нежностью, которую я не оценила.
Парализованное сознание отключилось, и ноги сами несли меня по Второй авеню. Одному богу известно, как я попала в кафе «На луне», впервые после памятного завтрака с Коулом. По иронии судьбы, очевидно, решившей добить меня окончательно, над кафе возвышался огромный постер фильма «Прощай навсегда». Попивая кофе без кофеина, я ждала, когда принесут яичницу и картофельные оладьи с сыром, а десятиметровый парень строго следил за мной с высоты.
– Хорош, правда? – спросила официантка, совсем седая, с добрым морщинистым лицом; судя по бэджу, ее звали Мардж. Кивнув на гигантский постер, она подлила мне кофе.
– Да уж, – потерянно вздохнула я. Кажется, прошла целая вечность, с тех пор как мы вместе здесь сидели.
– А еще он очень милый, – заявила официантка, и я резко подняла глаза. – Знаешь, он часто сюда заходит. В это самое кафе, представляешь?
– Правда? – чуть не задохнулась от волнения я.
– Угу, хотя вот уже три недели его что-то не видно.
– Коул Браннон заходит в это кафе?
Я по-прежнему не отваживалась поверить своим ушам.
Седая официантка улыбнулась, очевидно приняв меня за фанатку Браннона. Знала бы она…
– Клянусь небесами! – воскликнула та, и я уловила чуть заметный бостонский акцент: убегающие вверх концы фраз, проглоченные гласные, но в целом впечатление очень приятное. – Когда бывает в Нью-Йорке, всегда заходит и каждый раз спрашивает меня! – похвасталась официантка.
