Вскоре он отправился на каникулы в Марокко, и за время его — также внезапного и неожиданного — отсутствия она успела выяснить, что отцом его был Жак Лейбовиц, и многое сверх того. Рекламное агентство Маккэйна помещалось на углу Третьей авеню и 53-й улицы, а Публичная библиотека Нью-Йорка находится на перекрестке Пятой авеню и 42-й улицы, нетрудная прогулка под конец жаркого августовского дня. Прилежностью она не отличалась, всякий в Беналле мог это подтвердить. Тупица или хулиганка, но прелестный голубой старикашка-библиотекарь с перхотью на жилетке не знал этого, и доверчиво подвел ее к монографии Милтона Гессе и к «Стайн» Гилберта, и к знаменитой книге Филипа Томпкинсона «Кружок Пикассо» и к Козлу Левину в романе Сименона
[47]
.
Несколько свиданий у них было перед Днем благодарения, два раза или три, пыталась она припомнить, но всякий раз вроде бы не запланировано, вдруг, поэтому свидание выливалось в бесконечное хождение от одного ресторана, где не было свободного столика, к другому, который как раз закрывался, а благодаря высоким каблукам в сочетании с ненадежными тротуарами Эйба Бима
[48]
эти вечерние вылазки становились раздражающими или опасными или раздражающе-опасными. Один раз она все-таки позволила ему проводить ее до квартиры, в двух других случаях они прощались на заднем сиденье такси, а бурная жизнь Западной 15-й улицы продолжалась вокруг них в автомобилях и подъездах. Она понятия не имела, что живет среди призраков художников, что в этом самом доме снимал квартиру Марсден Хартли, и Эрнест Рот
[49]
жил в комнатке за углом, Западная 14-я улица, 232, знаменитый художнический насест. Лично мне всего этого дерьма не требовалось — Марсден, Рот, и тем более сын Жака Лейбовица, запихивающий язык ей в глотку, а руку под юбку. Но я кивал и улыбался. Мать его! Меня и сейчас тошнит при этом воспоминании — сейчас даже сильнее, чем тогда.
24
Мясник купил пластмассовый бассейн и соорудил металлическую поперечину, и как только он привинтил это хозяйство к полу, мы смогли протащить холст, словно упирающуюся скотину сквозь поилку с краской. Встав по обе стороны, мы, братья, ухватили холст за уши и потащили через ВЫГРЕБНУЮ ЯМУ, по-над поперечиной, а потом выложили на пол, чтобы Мясник набросился на него с мастерком. Только о Японии и шел у него разговор, ДОМО АРИГАТО и МУСИ-МУСЬ, хотя у него самые ТУПЫЕ УХИ, какие только могут быть припаяны к лысой башке, и он провалил Начальный Курс французского и оказался НЕСПОСОБЕН выучить язык Немецкого Холостяка, кроме слова «БАНЯ-ХАЗА», где этот немец учился, покуда не пришлось ему, поджавши хвост, укрыться в Бахус-Блате.
Неужели мой братец решится покинуть Австралию? Мне в это не верилось.
Лично я ни слова не знал по-японски и никто не советовал мне учиться. Это могло значить одно из двух. Куда бы ни шли Марлена с Мясником, я следовал за ними. Куда бы ни обратились они, КАК ГОВОРИТСЯ В БИБЛИИ, и я был тут, настороживши слух. В «Скоро-Суси» на Келлетт-стрит Жан-Поль явился якобы обсудить условия, на которых он предоставит картину Мясника для выставки в Японии. Мясник заказал шампанское «Круг», но Жан-Поль отверг ДВУХСОТДОЛЛАРОВУЮ НАЖИВКУ, так что Мясник заказал САСИМИ-ДЕЛЮКС за $ 15, и они быстро пришли к соглашению: Жан-Поль одолжит картину для Токио и каталог будет отпечатан точно такого же качества, как для недавнего показа Барнетта Ньюмана
[50]
, и Жан-Поль посмотрит гранки, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ДЛЯ КОНСУЛЬТАЦИИ, то есть ему НЕ ПОЗВОЛЯТ ВМЕШИВАТЬСЯ, и на картине ПФАААРТ будет указано «Из Коллекции Жан-Поля Милана» с его адресом и телефоном для японских покупателей. Но при этом Мясник ни разу не упомянул о том, что собирается поехать сам.
Жан-Поль начал ГАДАТЬ НАПРОПАЛУЮ насчет того, в какую цену обойдется выставка и за сколько удастся продать картины. Ясное дело, он хотел отхватить СВОЙ КУСОК ПИРОГА и предложил оплатить оба самолетных билета. Чьи два билета, об этом он умолчал. Я сидел себе — тихий и блестящий, как камушек. Мой брат вдруг обернулся ко мне и громко поинтересовался, буду ли я есть сырую рыбу, потому что в Токио все только ее и едят.
Я спросил, еду ли я в Токио.
Вместо ответа он сунул мне в рот морского моллюска, такого склизкого, отвратительного, точно акулья блевотина, я чуть не подавился. Глянул на Марлену, та ПОКРАСНЕЛА ДО УШЕЙ, и тут я понял, что меня бросят в Сиднее, чтобы он мог ЗАТРАХАТЬ ЕЕ ВУСМЕРТЬ, как говорится.
Жили как-то в Блате Малдун и еще Барри, англичанин, который носил парик, о нем часто говорили в отеле «Рояль». Малдун был чемпионом Виктории по прыгалкам, пока не разбился на мотоцикле, а тогда он ВОШЕЛ В ТОВАРИЩЕСТВО с Барри. Где они оба спали, никто в точности не знал, зато они открыли два магазина, один на Джилонг-роуд, а другой внизу, около отеля «Рояль», и каждое утро встречались поболтать возле почты. Все знали, что это лишь КАМУФЛЯЖ, и так и говорили им: Чего бы вам не позвонить друг другу по телефону, раз уж так хочется поболтать? Это в шутку, потому что они были ГОМИКИ. Потом Барри надумал открыть в Джилонге еще третий магазин, а Малдун повесился на глазах у всех на веранде почты, где они прежде встречались.
Суть в том, что люди часто УВЛЕКАЮТСЯ своими планами, вот я и принялся спрашивать, на какое место меня посадят в самолете. И тут разговор вспыхнул, словно ГРОШОВЫЙ ФЕЙЕРВЕРК, взорвался, и красные китайские конфетти взлетели в воздух, и Жан-Поль БЕЗО ВСЯКОЙ НА ТО ПРИЧИНЫ припомнил сарай для стрижки овец, а дальше обсуждали Армидейл
[51]
и реку Стикс, и коричневые змеи повсюду, и ПОПУГАЙСКУЮ КОРОВУ
[52]
, которая сказала Мяснику: если тебя укусила коричневая, незачем гнать к врачу во весь опор — просто пиши завещание. Ха-ха-ха.
Ха-ха. Чтоб тебя.
Я с ужасом понял, что бессердечные засранцы готовы бросить меня, чтобы я больше не УДОСТАИВАЛ их своим присутствием, и я вытащил свой стул на Келлетт-стрит и наблюдал, как в бордель через дорогу заходят клиенты и выходят из него. Мои так называемые друзья ОСТАВИЛИ МОЮ СУДЬБУ БЕЗ ВНИМАНИЯ, но вскоре они утратили бдительность, и я подслушал, как они составляли планы, словно ПОХИТИТЕЛИ ПУДИНГА, вострили ножи на оселке.
К вашему сведению, японцы поубивали многих наших ребят. Бадди Гиллайна японцы пытали, и Мотылька Уайта — он всегда летел на свет. Мотылька Уайта, Белого Мотылька, обезглавили в Пенанге. С какой стати мне ехать подлизываться к японцам, когда я могу сидеть дома и делать колбасу, эту работу они всегда с удовольствием поручали мне, пока отец не обзавелся гидравлическим шпигователем. Еще мне доверяли всякую неприятную работу, варить требуху, например. Помешивай мертвые белые брюхи палкой, Хью, вот хороший мальчик, ОТЛИЧНЫЙ ПОМОЩНИК, только ножа мне в руки не давали. Резак вручили моему брату, а он забыл о наших парнях и пресмыкается перед наследной японской принцессой. ПФААА, помогай ему Бог. Его счастье, что папаша умер.
