- Готово, - сказала она. - У вас действительно на удивление крепкий череп. Поневоле задумаешься, не состоит ли он сплошь из цельного куска кости.
- Поверьте, принцесса, это не так, - поднимаясь, ответил Лакассань. Внутри моего черепа достаточно серого вещества, чтобы видеть вас насквозь и предусмотреть любые ваши хитрости. Возможно, нелепый поступок нашего покойного поляка пробудил в вас какие-нибудь надежды и навел на неудачные мысли. Так вот, я вам очень не советую пытаться осуществить эти мысли на практике. Согласен, я допустил досадный промах, но теперь я начеку, и больше этого не повторится. Давайте ужинать и устраиваться на ночлег. Завтра мы выедем чуть свет. Думаю, что цель нашего путешествия не за горами.
В последних словах француза княжне почудился отголосок погребального звона. Она понимала, что, как только они нагонят отступающую армию, Лакассань перестанет в ней нуждаться. Она не видела ни одной рациональной причины, по которой ее следовало бы убить; единственной такой причиной была испепелявшая француза жажда крови, которая в последнее время постоянно горела в его глубоко запавших, обведенных темными кругами глазах. Это были глаза маньяка, и княжна, никогда прежде не имевшая дел с подобными людьми, чувствовала себя так, словно шла над бездонной пропастью по узенькому подвесному мосту без перил: каждый неверный шаг мог стоить ей жизни.
Так они потеряли пана Кшиштофа.
Несколько часов назад княжна не поверила бы, если бы кто-то сказал ей, что она будет сожалеть о такой потере. Тем не менее, это оказалось именно так, поскольку внимание Лакассаня, ранее занятое в основном Огинским, теперь целиком, без остатка, обратилось на нее. Издевательские речи, предназначавшиеся до сих пор несчастному поляку, адресовались теперь к княжне. Предчувствуя близкое расставание и благополучное завершение своей одиссеи, француз окончательно сбросил маску, и перед княжной предстало чудовище - расчетливое, кровожадное, жестокое и, что было хуже всего, неимоверно болтливое. Лежа у костра на расстеленной попоне, он пошевеливал угли сучком и говорил, не переставая, расписывая прекрасную жизнь, которая ожидает его на берегах Сены, и издеваясь то над покойным Огинским, то над княжной. Мария Андреевна заснула под звуки его голоса, согревая теплом своего тела спрятанный в рукаве нож с костяной рукояткой и острым стальным лезвием.
Выехали они, как и обещал Лакассань, еще затемно. Застоявшиеся лошади поначалу двигались неохотно, но вскоре, подгоняемые сидевшим на козлах французом, перешли на ровную рысь. Лакассань спешил сегодня более обычного, и карету бросало на поворотах и ухабах, как лодку в бурном море. Княжна хорошо понимала причины этой спешки, и ее правая ладонь то и дело сама собой забиралась в левый рукав, лаская рукоятку спрятанного там ножа.
Около полудня, когда вокруг уже замелькали знакомые до боли места, их попытались остановить. Из леса на дорогу вдруг высыпала группа каких-то людей, одетых в невообразимые лохмотья. Услышав крики, княжна выглянула в окно и увидела солдатские кивера, бабьи платки, роскошные, прожженные у костров, шубы, белые наплечные ремни, ружья со штыками, рваные шинели синего французского сукна и обмороженные, заросшие, искаженные отчаянием и яростью лица. Лакассань хлестнул по лошадям, дважды выпалил в соотечественников из пистолетов, перетянул кого-то кнутом по физиономии и страшно закричал на лошадей, так что те понесли, опрокинув нескольких оборванцев. Карету сильно качнуло, раздался треск и чей-то приглушенный вопль, вдогонку ударил выстрел, и все осталось позади.
Княжна почувствовала на своей шее тугое дуновение ледяного сквозняка и, обернувшись, обнаружила в задней стенке кареты пробитое пулей отверстие. Она заткнула пробоину носовым платком и подумала, что была на волосок от смерти.
Было слышно, как на козлах ругается страшными словами, понося своих потерявших человеческий облик соотечественников, разъяренный Лакассань. Он никак не мог успокоиться, и княжне пришло в голову, что он, должно быть, смотрел на это происшествие совсем другими глазами. Для нее повстречавшиеся им на дороге отставшие французы были просто бандой смертельно усталых, голодных, оборванных и замерзших людей, которым для спасения собственной жизни были позарез нужны их лошади. Лакассань же видел в этих несчастных признак сокрушительного поражения, понесенного Францией. Знать о том, что война проиграна, - это одно, но видеть собственными глазами то, что осталось от величайшей в истории армии - это совсем, совсем иное. Мария Андреевна решила воздержаться от обсуждения этой темы с Лакассанем и сама подивилась своей осторожности: в сущности, теперь это уже не имело никакого значения. Она не верила в то, что Лакассань сохранит ей жизнь, а раз так, то в осторожности более не было никакой нужды. Не было никаких причин для того, чтобы щадить уязвленное самолюбие француза, - за исключением разве что того, что Мария Андреевна не хотела ни в чем уподобляться своему полубезумному спутнику.
Впереди, где-то далеко, послышалась частая ружейная пальба, а спустя какое-то время оттуда долетело приглушенное расстоянием многоголосое "ура!". Лакассань сразу же перестал браниться и натянул вожжи, придерживая взмыленных лошадей, которые неохотно перешли с галопа на шаг. Пальба не утихала. Справа показался поворот на занесенную снегом проселочную дорогу, и у княжны замерло сердце: эта дорога вела к ее усадьбе.
Лакассань совсем остановил карету и, спрыгнув с облучка, подошел к дверце.
- Куда ведет эта дорога, принцесса? - спросил он, указывая на проселок. - Похоже на то, что столбовой тракт становится чересчур оживленным местом. Вы ведь, кажется, здешняя? Нам нужно найти объезд, поскольку теперь, как это ни печально для вас, мы связаны одной веревочкой. Если меня попытаются убить, я сделаю все возможное, чтобы не умереть прежде вас, так что вы должны всячески заботиться о моем благополучии, принцесса.
- Если вы хотите объехать место стычки, которая, похоже, продолжается впереди, то лучше этой дороги вам не найти, - сказала Мария Андреевна. Она спрямляет изрядный крюк, делаемый столбовой дорогой, и снова выходит на нее верстах в десяти отсюда.
- Отменно, - сказал Лакассань. - Надеюсь, что вы не лжете, иначе нам с вами придется расстаться... гм... совсем не так, как мне бы того хотелось.
Он вернулся к лошадям и, взяв их под уздцы, заставил свернуть на проселок. Снега здесь было уже по щиколотку, лошади оскальзывались в нем и жалобно ржали. Им было тяжело. Положение усугублялось еще и тем, что в предотъездной спешке карета княжны не была переставлена на полозья, так что теперь окованные железом колеса вязли в снегу.
Княжна смотрела в окно, с замиранием сердца узнавая знакомые с детства места. Лес по обочинам дороги кончился, и вскоре впереди, на недалеком уже холме, показались заснеженные кроны парковых деревьев.
- Что это там? - спросил Лакассань, снова подходя к дверце и указывая на холм.
- Там усадьба, - сказала княжна. - Моя усадьба.
- Вот как? Значит, по идее, она должна быть либо пуста, либо занята войсками императора Наполеона... Впрочем, скорее всего, она все-таки пуста. Пригласите меня в гости, принцесса Мари. Я чертовски устал и хочу немного отдохнуть. О лошадях и говорить нечего, вы только взгляните на этих несчастных животных! Мы побеседуем, и я отправлюсь дальше.
