В конце первого дня я мучилась от боли во всех десяти пальцах — они покраснели и распухли. Эта работа была не для дураков. Там приходилось осваивать всё очень быстро, иначе пальцы превращались в сосиски-гриль. Поэтому на следующий день у меня горели глаза — я не спускала их с печенья. В последовавший за этим день у меня ныли руки, потому что приходилось держать их в постоянной готовности, чтобы успеть схватить печенье с противня вовремя. Но уже под конец первой недели я выполняла эту работу автоматически и настолько расслабилась, что заметила наконец-то тех, кто трудился рядом со мной. С одной стороны от меня сидела никогда не улыбавшаяся старуха, которая, если сердилась, разговаривала сама с собой по-кантонски. Она бормотала как сумасшедшая. С другой стороны сидела женщина примерно моего возраста. В ее бочонке для брака было очень мало печенья. Но я подозревала, что она его съедает. Она была довольно пухленькая.
— Эй, сюаюйи, — обратилась она ко мне, перекрикивая шум машин. Мне было очень приятно услышать ее голос и обнаружить, что мы обе говорим на мандарине, хотя ее произношение было грубее, чем у меня. — Ты когда-нибудь думала, что будешь настолько могущественной, чтобы определять чью-либо судьбу? — спросила она.
Я не поняла, что она имела в виду. Поэтому она взяла в руки одну из бумажных полосок и прочитала вслух, сначала по-английски:
— «Не воюй и не вывешивай свое грязное белье на всеобщее обозрение. Победитель испачкается». — А потом перевела на китайский: — «Не следует одновременно воевать и стирать белье. Если ты победишь, твоя одежда останется грязной».
Я все еще не понимала, о чем она говорит. Тогда она взяла другую бумажку и прочитала по-английски:
— «Деньги — корень зла. Смотри вокруг и копай глубоко». — И потом по-китайски: — «Деньги оказывают дурное влияние. Человек теряет покой и начинает грабить могилы».
— Что это за чушь? — спросила я ее, пряча бумажки к себе в карман и думая, что мне следует выучить эти классические американские изречения.
— Это предсказания судьбы, — объяснила она. — Американцы считают, что это придумали китайцы.
— Но мы никогда ничего такого не говорим! — возмутилась я. — В этих словах нет никакого смысла. Это не предсказания судьбы, а какие-то глупые наставления.
— Нет, мисс, — сказала она, рассмеявшись, — это наша судьба глупа: мы сидим тут и делаем это глупое печенье, тогда как кому-то другому выпадает глупая судьба платить за него деньги.
Так я встретила Аньмэй Су. Да, да, тетю Аньмэй, такую старую сейчас. Мы с Аньмэй до сих пор смеемся над нашими глупыми судьбами и над тем, что потом они обернулись весьма полезной стороной и помогли мне найти мужа.
— Эй, Линьдо, — однажды во время работы сказала мне Аньмэй, — приходи в это воскресенье в церковь. У моего мужа есть друг, который ищет себе хорошую жену-китаянку. Он не гражданин, но я уверена, что он знает, как сделать гражданина.
Вот так впервые я услышала о Тинь Чжуне, твоем отце. Это было совсем не похоже на мое первое замужество, где все было предопределено заранее. В Америке у меня был выбор. Я могла либо выйти за твоего отца, либо не выходить и отправиться обратно в Китай.
С первого взгляда на него я почувствовала, что тут что-то не так: он оказался из Кантона! Как Аньмэй могла предположить, что я пойду за него замуж?! Но она объяснила всё очень просто:
— Мы больше не в Китае. Ты выходишь не за деревенского парня. Здесь все мы родом из одной деревни, даже если приехали из разных концов Китая.
Видишь, как изменилась тетя Аньмэй с тех давних пор?
Поначалу мы с твоим отцом оба очень смущались и не могли даже словом перемолвиться из-за разницы в наших китайских диалектах. Потом мы пошли на курсы английского и стали изъясняться друг с другом, используя те слова, которые успевали выучить на занятиях. В затруднительных случаях мы брали в руки листок бумаги и писали на нем по-китайски, что имелось в виду. По крайней мере, это связующее звено у нас было — листок бумаги и китайские иероглифы. Но представь, как трудно строить матримониальные планы, не умея выразить своих намерений вслух. В такой ситуации не хватает всех этих маленьких знаков — подтрунивания и подкалывания, — по которым можно понять, насколько все серьезно. Мы же могли говорить только то, что узнавали от нашего учителя английского языка: «Я вижу мама. Мама мыла рама».
Но все-таки я довольно быстро поняла, что очень нравлюсь твоему отцу Он устраивал настоящие китайские представления, когда пытался изобразить что-нибудь: бегал взад-вперед, подпрыгивал и запускал всю пятерню себе в волосы, и всё лишь для того, чтобы дать мне понять — манджиль! — какую бурную деятельность приходится развивать сотрудникам телефонной компании «Пасифик», в которой он нашел себе место. Ты не замечала у своего отца актерских дарований? Не знала, что у него была когда-то настоящая шевелюра?
Ах, потом-то я выяснила, что его работа была вовсе не такой, как он ее описывал. Она была не такая уж и хорошая. Даже сейчас, когда я уже могу говорить с твоим отцом по-кантонски, я спрашиваю его, почему он не может найти место получше. Но он ведет себя так, словно не прошли еще те времена, когда он не мог понять ничего из моих слов.
Иногда я спрашиваю себя, почему мне захотелось выйти замуж за твоего отца. Думаю, именно Аньмэй заронила мне в голову такую мысль. Она сказала:
— В фильмах мальчики и девочки всегда передают друг другу записочки во время занятий, это будоражит воображение. Тебе надо взбудоражить воображение этого мужчины, чтобы до него дошло, чего ему не хватает. Иначе ты успеешь состариться раньше, чем это придет ему в голову.
Придя в тот вечер на работу, мы с Аньмэй стали пересматривать бумажные полоски с предсказаниями судьбы, чтобы найти для твоего отца подходящее изречение. Аньмэй читала их вслух и откладывала в сторону те, которые могли бы сработать: «Бриллианты девушкам лучшие друзья, так что не пытайся и конкурировать с такими соперниками»: «Если в твоей голове бродят такие мысли, тебе самое время обвенчаться»; «Конфуций говорит, что женщина заслуживает тысячу слов; скажи своей жене, что ты уже израсходовал на нее весь свой запас».
Мы смеялись над этими предсказаниями. Но я почувствовала, что держу в руках самое подходящее, когда прочитала: «Дом — не дом, если супруга нет в нем». Я не засмеялась. Я положила это изречение в печенье и скрепила его края так, словно вложила туда свою душу.
На следующий день после занятий я словно невзначай сунула руку в сумку и тут же отдернула ее с таким видом, будто меня укусила мышь.
— Что это? — воскликнула я, извлекла из сумки припасенное накануне печенье и вручила его твоему отцу. — Фу! Везде это печенье, меня уже тошнит от одного его вида. На, это тебе.
Даже в то время я знала, что у него такая натура — не допускать, чтобы что-либо пропало понапрасну. Он разломал это печенье, закинул обломки себе в рот, а потом развернул лежавшую в нем бумажку.
— Что там написано? — спросила я как можно небрежнее. Но он замолчал на некоторое время, и тогда я повторила: — Переведи, пожалуйста.
