Он не умер прямо тогда. На самом деле это произошло примерно через пять лет. К тому времени я совсем отощала. Я прекратила есть, конечно не из-за Арнольда, о существовании которого давно забыла, а просто чтобы не отстать от моды, как все тринадцатилетние девчонки, которые ради хорошей фигуры сидят на диете и находят множество других способов себя помучить. В то утро я, как обычно, ждала, пока мама приготовит мне в школу пакет с завтраком, который я всегда выбрасывала, едва завернув за угол. Пала ел, одной рукой окуная ломти бекона в яичные желтки, а другой держа газету.
— Ну-ка послушайте, — сказал он, не отрываясь от еды. И именно тогда я услышала, что Арнольд Райсман, мальчик, который когда-то жил в Окленде по соседству с нами, умер от осложнения после кори. Он был только что принят в Калифорнийский университет в Хэйуорде и собирался стать хирургом, хотел специализироваться на болезнях ног.
— «Врачи не сразу поставили диагноз — такое осложнение, по их словам, встречается крайне редко и обычно поражает подростков в возрасте от десяти до двадцати лет через несколько месяцев или лет после того, как они переболели корью, — прочитал мой отец. — Мальчик, как сообщила его мать, перенес корь в легкой форме в двенадцатилетнем возрасте. Первые симптомы осложнения появились в этом году, когда у него начались нарушения двигательных функций и помрачение сознания, которое прогрессировало, пока он не впал в коматозное состояние. Семнадцатилетний подросток так и не пришел в себя».
— Ты знала этого мальчика? — спросил отец.
Я не могла вымолвить ни слова.
— Это стыд, — сказала, глядя на меня, мама. — Просто ужасный стыд.
Мне показалось, что она видит меня насквозь и знает, что Арнольд умер из-за меня. Я пришла в ужас.
В ту ночь я объелась. Я стащила из морозилки большую коробку клубничного мороженого и заталкивала в себя ложку за ложкой, после чего несколько часов меня рвало в эту же коробку. Я сидела, скрючившись, на пожарной лестнице у себя на балконе и, помню, удивлялась, почему мне было таи плохо, когда я съела столько хорошего, и стало так хорошо, когда меня вырвало какой-то гадостью.
Мысль, что я могла быть причиной смерти Арнольда, не так уж и нелепа. Возможно, ему действительно было предназначено стать моим мужем. Даже сейчас я спрашиваю себя: разве в мире со всем его хаосом может быть столько случайных совпадений? Почему Арнольд сделал из меня мишень для стрельбы из рогатки? Почему заразился корью в тот самый год, когда я начала сознательно его ненавидеть? И почему я подумала в первую очередь об Арнольде, когда мама заглянула в мою чашку, и после этого так сильно его возненавидела? Может быть, ненависть просто следствие уязвленной любви?
Но даже убедив себя в том, что все это чушь, я не могу полностью отделаться от ощущения, что так или иначе мы получаем то, что заслуживаем. Я не получила Арнольда. Мне достался Харольд.
Мы с Харольдом работаем вместе, в одной архитектурной фирме, «Лайвотни и партнеры». Разница между нами только в том, что Харольд Лайвотни — шеф, а я — служащая. Мы с ним познакомились восемь лет назад, еще до того, как он организовал «Лайвотни и партнеры». Мне было двадцать восемь, я была младшим проектировщиком, Харольду было тридцать четыре. Мы оба работали в отделе дизайна и проектирования ресторанов в «Келли энд Дэвис».
Вначале, чтобы поговорить о работе, мы в перерыв ходили вместе обедать и всегда платили за еду поровну, хотя я, из-за своей склонности к полноте, обычно заказывала только салат. Позже, когда втайне от коллег мы стали назначать друг другу свидания в неслужебное время и отправлялись куда-нибудь поужинать, счет мы по-прежнему делили пополам.
Так и продолжали: всё ровно пополам. Я даже поощряла это. Иногда настаивала, что сама заплачу за все, что мы съели и выпили, плюс чаевые. Меня и вправду это не смущало.
— Лена, ты незаурядный человек, — сказал Харольд, после того как мы уже шесть месяцев ужинали вместе, пять месяцев после этих ужинов занимались любовью и уже целую неделю делали друг другу робкие и глупые признания в любви. Мы лежали в постели, застеленной новым бельем фиолетового цвета, которое я только что ему купила. Его старый комплект белого постельного белья был протерт на сгибах — не очень-то романтично.
Потом он ткнулся носом мне в шею и прошептал:
— Кажется, я никогда не встречал другой такой женщины, которая бы одновременно… — И я помню, как меня бросило в дрожь при словах «другой женщины», потому что я могла представить себе десятки, сотни влюбленных женщин, готовых завтраками, обедами и ужинами платить за удовольствие ощущать дыхание Харольда на своей коже.
Он куснул меня за шею и сказал в приливе чувств:
— …одновременно была бы такой нежной, милой и привлекательной, как ты.
А у меня все внутри замерло, я была потрясена этим новым свидетельством его любви, поражена тем, как такой выдающийся человек может считать меня незаурядной.
Сейчас, поскольку я злюсь на Харольда, мне трудно припомнить, что в нем было такого выдающегося. Я понимаю, что его хорошие качества и сейчас при нем, — не так уж я была глупа, когда влюбилась и вышла за него замуж. Но все, что я могу вспомнить, это как ужасно счастлива была и, соответственно, как боялась, что однажды незаслуженная удача от меня ускользнет. Когда я воображала себе, что мы с ним съедемся, всплывали все мои тайные страхи: а вдруг он скажет, что от меня плохо пахнет, что я не соблюдаю элементарных правил гигиены, не разбираюсь в музыке и смотрю по телевизору ужасную ерунду Я боялась, что когда-нибудь Харольду выпишут новые очки и однажды утром он их наденет, осмотрит меня с головы до ног и скажет: «Что за черт, ты, оказывается, совсем не то, что я думал!»
Кажется, меня никогда не оставляло чувство страха, что в один прекрасный день я буду уличена в обмане. Правда, недавно моя подруга Роуз, которая сейчас ходит к психоаналитику, потому что ее брак уже распался, сказала, что подобные мысли характерны для таких женщин, как мы.
— Сначала я думала, это оттого, что нас воспитывали в духе китайской покорности, — сказала Роуз. — А может быть, оттого, что, если ты китаянка, предполагается, что ты должна со всем мириться, отдаться на волю Дао, плыть по течению и не поднимать волн. Но мой врач сказал: не сваливайте всё на свою культуру и этническую принадлежность. И тогда я припомнила одну статью про нас — поколение демографического взрыва. Там было написано, что мы с детства привыкли к тому, что все само идет нам в руки, и продолжаем думать, что надо было требовать от жизни еще большего, а на самом деле после определенного возраста нам уже не все дается так легко, как раньше, и из-за этого мы теряем уверенность в себе.
После разговора с Роуз я воспряла духом и подумала, что, конечно, во многих отношениях мы с Харольдом равны. Он не то чтобы классически красив, но все же очень привлекателен — если вам нравятся подтянутые интеллектуалы. Правда, и меня красоткой не назовешь, но женщины в моей группе по аэробике говорят, что у меня экзотическая внешность, и теперь, когда в моде плоские фигуры, завидуют моей маленькой груди. Кроме того, один из моих клиентов сказал, что я невероятно жизнелюбива и энергична.
