В течение следующих десяти минут воцаряется непривычная тишина, и я уже начинаю думать, что Кван и Большая Ма играют в китайскую молчанку. Но потом Кван вдруг завопила:
— Либби-я! Большая Ма спросить меня, можешь ли ты ее сфотографировать? Говорит, что нет ее хорошая фото, пока живая. — Прежде чем я успеваю ответить, Кван сообщает мне вторую часть информации из Мира Йинь: — Этот полдень, говорит, лучшее время, чтобы сделать фото. Когда я надеть лучшая одежда, лучшие туфли. — Она широко улыбается Большой Ма, затем оборачивается ко мне: — Большая Ма говорит, как она гордится, что в нашей семье знаменитый фотограф.
— Никакой я не знаменитый фотограф, — возражаю я.
— Не спорь с Большой Ма. Для нее ты знаменитая, и это важно.
Саймон пересаживается назад, рядом со мной и шепчет:
— Ты ведь не собираешься фотографировать труп, правда?
— А что я, по-твоему, должна ответить? «Простите, мертвецов не снимаю, но могу порекомендовать вам хорошего мастера»?
— Она наверняка не очень-то фотогенична.
— А кроме шуток?
— Неужели ты не понимаешь, что это желание Кван, а не Большой Ма?
— Это очевидно!
— Просто ради проверки. Мы же в Китае. Мы только второй день здесь, а уже произошло столько непонятного.
Когда мы приезжаем в Чангмиань, четыре пожилые женщины хватают наши сумки, отклоняя протесты со смехом и заверениями, что каждая из них сильнее нас троих, вместе взятых. И мы налегке шагаем к дому Большой Ма сквозь лабиринт мощеных улочек и узеньких проулков. Дом Большой Ма ничем не отличается от других домов в деревне: одноэтажная хижина из обожженного кирпича. Кван открывает деревянные ворота, и мы с Саймоном переступаем через порожек. Посреди открытого внутреннего дворика стоит худенькая старушка и набирает воду в ведро с помощью ручного насоса. Она поднимает голову и глядит на нас, сначала с удивлением, потом с восторгом, узнав Кван. «Ааа!» — кричит она, выпуская изо рта облачко пара. Один ее глаз закрыт, другой выпучен, словно у лягушки, стерегущей мух. Они с Кван хватаются за руки, толкают друг друга в бока и начинают быстро тараторить на диалекте Чангмианя. Старушка показывает на обваливающуюся стену своего дома, бросает хмурый взгляд на потухший очаг. Видимо, она извиняется за неважное состояние жилища и за то, что не смогла устроить банкет по случаю нашего приезда и нанять оркестр из сорока музыкантов.
— Это Ду Лили, старый друг семьи, — сообщает нам Кван по-английски, — вчера ходила в горы, собирала грибы. Вернулась, узнала, что я приехала и уехала.
Лицо Ду Лили искажается болью, словно она поняла английский перевод Кван, выразивший степень ее разочарования. Мы сочувственно киваем.
Кван продолжает:
— Давным-давно мы все жить вместе, в этом доме. Говори с ней на Мандарине. Она понять. — Кван оборачивается к Ду Лили и поясняет:
— Моя младшая сестра, Либби-я, говорит на странном Мандарине, в американской манере, ее слова и мысли текут вспять. Сама увидишь. А этот, ее муж, Саймон, словно глухонемой. Знает только свой английский. И конечно, оба они только наполовину китайцы.
— Ааааа! — Голос Ду Лили выражает то ли изумление, то ли презрение. — Только наполовину! А как же они разговаривают друг с другом?
— По-американски, — отвечает Кван.
— А… — Еще один приступ явного отвращения. Ду Лили внимательно изучает меня, словно китайская часть моего лица вот-вот отвалится.
— Ты понимаешь хоть чуть-чуть? — медленно произносит она по-китайски. А когда я киваю, начинает причитать: — Такая тощая! Почему ты такая тощая? Шш! Шш! Я думала, что в Америке много едят. Ты что, больна? Кван! Почему ты не кормишь свою маленькую сестренку?
— Я пытаюсь, — протестует Кван, — но она не ест! Американские девчонки все хотят быть тощими.
Потом Ду Лили быстро оценивает Саймона:
— Ой, как киноактер, вот этот. — Она встает на цыпочки, чтобы лучше разглядеть его.
Саймон поднимает брови:
— Переведи, пожалуйста.
— Говорит, что ты будешь хорошим мужем ее дочери. — Я подмигиваю Кван и пытаюсь сохранить непроницаемое выражение лица.
Его глаза округляются. Мы часто играли в эту игру в первые годы нашей совместной жизни: я нарочно переводила неправильно, и мы разыгрывали целый спектакль.
Ду Лили берет его за руку и ведет в дом со словами:
— Идем, я тебе что-то покажу.
Мы с Кван следуем за ними.
— Сначала она должна проверить твои зубы, — говорю я Саймону, — так положено перед помолвкой.
Мы оказываемся в комнатке не более шести метров, которую Ду Лили называет «центральной». Комнатка темная и очень бедно обставленная: пара лавок, деревянный стол, в углах — груды ящиков, корзин и кувшинов. Потолок повторяет форму островерхой крыши. С балок свисают куски сушеного мяса, связки перца, корзины, но никаких осветительных приборов не видно. Пол в комнатке земляной. Ду Лили показывает на простой деревянный алтарь у задней стены. Она просит Саймона встать рядом с ней.
— Она хочет узнать, одобрят ли тебя боги, — говорю я.
Кван округляет рот, но я подмигиваю ей.
Над алтарем висят розовые бумажные знамена с выцветшими надписями. В середине — портрет Мао с пожелтевшей клейкой лентой поперек разорванного лба. Слева — треснувшая позолоченная рамочка с портретом Иисуса с воздетыми к золотому лучу света руками. А справа то, что Ду Лили хочет показать Саймону — старая вырезка из календаря с портретом Брюса Ли в древнем воинском облачении, жадно глотающего зеленую шипучку.
— Видишь этого киноактера? — спрашивает Ду Лили. — Я думаю, что ты похож на него — густые волосы, мужественный рот… Одно лицо, ой, такой симпатичный.
Я бросаю взгляд на фото, затем — на Саймона, который ждет моего объяснения.
— Говорит, что ты похож на этого преступника, которого разыскивает весь Китай. Забудь о браке. Она получит тысячу юаней, если сдаст тебя властям.
Он показывает на вырезку, потом на себя, удивляясь: «На меня?» Яростно трясет головой, протестуя на ломаном английском:
— Нет, нет. Не тот. Я американец. Хороший человек. Этот человек — плохой, кто-то другой.
Я не выдерживаю и начинаю хохотать.
— Я победил, — злорадствует Саймон.
Кван переводит Ду Лили нашу трепотню. Несколько секунд мы с Саймоном улыбаемся друг другу — в первый раз за долгое время. Я уже забыла, в какой именно момент наши безобидные дразнилки превратились в колкости.
— На самом деле Ду Лили сказала, что ты такой же симпатичный, как этот киноактер.
Саймон кланяется в знак благодарности Ду Лили. Она кланяется ему в ответ, радуясь, что тот наконец-то понял ее комплимент.
— Знаешь, — говорю я ему, — ты почему-то, из-за освещения, что ли, выглядишь, гм… по-другому.
