Когда мы наконец добираемся до своих мест, я не могу сдержать стона — средний ряд, зажатый с обеих сторон сидящими пассажирами. Какая-то старуха в другом конце прохода угрюмо меня разглядывает, затем кашляет. Она громко молится какому-то непонятному божеству, чтобы ни одна душа не заняла три места рядом с ней, утверждая, что больна какой-то ужасной болезнью и ей нужно прилечь и отдохнуть. Кашель становится все более жестоким. К несчастью, ее божество, должно быть, вышло перекусить, потому что мы рассаживаемся по местам.
Когда прибывает тележка с напитками, я пытаюсь обрести успокоение в джине с тоником. Бортпроводница делает круглые глаза.
— Джин с тоником, — повторяю я, а потом добавляю по-китайски, — и с лимоном, если он у вас есть, конечно.
Она советуется с коллегой, которая тоже недоуменно пожимает плечами.
— Ни ю скотч мей-ю? — говорю я, — у вас есть скотч?
Они смеются над этой остроумной шуткой.
Мне хочется заорать: конечно, у вас есть скотч! Посмотрите на ваши идиотские костюмы!
Однако, надо признать, мне неизвестно, как будет «скотч» по-китайски, а Кван даже и не пытается мне помочь. Напротив, она, судя по всему, весьма довольна моим позором и замешательством бортпроводниц. Мне остается удовлетвориться диетической колой. Саймон тем временем спокойно сидит рядом, наслаждаясь компьютерной игрой на своем ноутбуке. «Уа-уа-уа! Черт!» Далее — душераздирающие звуки крушения и пожара. Он оборачивается ко мне: «Капитан Бишоп обещал, что в случае авиакатастрофы все напитки за счет компании».
В продолжение полета Кван ведет себя как помешанная: то и дело сжимает мою руку и широко улыбается. Ведь она в первый раз, спустя тридцать с лишним лет, готовится ступить на китайскую землю, возвращается в Чангмиань — деревню, где жила до восемнадцати лет. Она увидит свою тетю, которую называет Большая Ма, воспитавшую ее, и, которая, если верить Кван, страшно ее обижала, щипля за щеки так сильно, что оставались крестообразные следы.
Она увидит своих бывших одноклассников, по крайней мере тех, кто пережил «культурную революцию», которая началась уже после ее отъезда. Ей не терпится сразить их своим знанием английского, водительскими правами, фотографиями собачки, восседающей на софе в цветочек, купленной недавно на складе — «пятьдесят процентов скидка из-за маленькая дырочка, никто и не заметит».
Она говорит, что обязательно навестит могилу матери, чтобы убедиться, что за ней ухаживают. Отведет меня в маленькую долину, где некогда закопала ящичек с сокровищами. И поскольку я ее любимая сестра, то непременно покажет мне место, где пряталась в детстве, — известковую пещеру с волшебным источником.
Путешествие и так представляет для меня набор «впервые». Впервые я увижу Китай. Впервые с детства Кван будет неразлучна со мной в течение двух недель. Впервые нам с Саймоном предстоит спать в разных комнатах.
И только теперь, зажатая между Саймоном и Кван, я понимаю, насколько безумным был мой поступок — физическая пытка, связанная с двадцатичетырехчасовым пребыванием в самолетах и аэропортах и эмоциональное напряжение от общения с людьми, которые в жизни являются источником моих самых ужасных головных болей и страхов. И все же я должна это сделать. Конечно, у меня есть разумные основания для поездки — статья для журнала, поиск настоящего имени отца. Но самое серьезное из всех — это, пожалуй, боязнь запоздалых сожалений. Я боюсь, что если откажусь, то потом, обернувшись назад, спрошу себя: а что, если бы я все же поехала?
Возможно, Кван права. Судьба — вот мое самое серьезное основание. Судьба не поддается логическому объяснению, ей невозможно противостоять, как невозможно противостоять торнадо, землетрясению, террористам. Судьба зовется Кван.
До Китая еще десять часов лета. Я уже перепутала день с ночью. Саймон дремлет, а я так и не сомкнула глаз. Кван просыпается. Она зевает. И в ту же минуту к ней возвращается ее нетерпение. Она ерзает на подушке, затем спрашивает:
— Либби-я, что ты думаешь?
— Да так, о делах, знаешь ли.
Перед поездкой я составила маршрут, написала список, попытавшись учесть трудности, связанные с разницей во времени, ориентированием, исследованием местности, плохим освещением. Я задумала сделать снимки маленьких бакалейных лавок и супермаркетов, фруктовых развалов и огородов, жаровен, всевозможных приспособлений для готовки, масел и специй. Многие ночи я не спала, беспокоясь о бюджете и технической оснастке. Путь в Чангмиань — это основная проблема, три-четыре часа езды из Гуйлиня, как утверждает Кван. Агент в бюро путешествий так и не смог найти Чангмиань на карте. Он забронировал нам два номера в гостинице в Гуйлине по шестьдесят долларов за ночь. Наверняка можно было остановиться где-нибудь поближе и подешевле, но нам придется самим искать эти места по приезде.
— Либби-я, — говорит Кван, — в Чангмиане тебе покажется не очень шикарно.
— Все нормально.
Кван говорила мне, что тамошние блюда просты, схожи с теми, которые готовит она, не то, что подают в дорогих китайских ресторанах.
Я пытаюсь ободрить ее:
— Поверь, я вовсе не жду шампанского и икры.
— Ик-ра… Это что?
— Ну, это… Рыбьи яйца.
— О! У нас есть, есть! — она с облегчением кивает. — Яйца рыбы, краба, креветки, курицы… У нас все есть! И еще тысячелетние утиные яйца. Конечно, не тысячелетние, на самом деле, только год, максимум три… Ой! Что я думать! Я знать, где найти тебе утиные яйца старше, чем эти. Давно-давно я спрятать.
— Правда? — Звучит многообещающе, занятная подробность, которую можно включить в статью. — Ты спрятала их, когда была девочкой?
— Когда я была двадцать.
— Двадцать?.. Ты тогда уже была в Штатах!
Кван таинственно ухмыляется.
— Не в эта жизнь двадцать. Прошлая жизнь. — Она откидывается на кресле. — Утиные яйца — ах… Такие вкусные… Мисс Баннер, ей не очень нравится. Позже, когда голодать, кушать все — крыс, кузнечиков, цикад. Она думать, что тысячелетний вкус йадань лучше, чем кушать этих… Когда мы приехать в Чангмиань, Либби-я, я показать тебе, где спрятать их. Может, что-то еще там. Мы с тобой пойти искать, а?
Я киваю. Она так чертовски счастлива. Впервые ее воображаемое прошлое не раздражает меня. Даже напротив, ее идея насчет поисков воображаемых яиц в Китае звучит завораживающе. Я смотрю на часы. Еще двенадцать часов — и мы в Гуйлине.
— Ммм… — бормочет Кван. — Йадань…
Держу пари, что она уже там, в своем иллюзорном мире давно минувших дней.
…Я так любила утиные яйца, что стала воровкой. Каждый день, кроме воскресенья, перед завтраком — вот когда я крала их. Я не была такой же ужасной воровкой, как Генерал Кейп. Я брала то, о чем люди не будут сильно горевать — одно-два яйца, и только. В любом случае Почитателям Иисуса они были не нужны. Им были по душе куриные яйца. Они не знали, что утиные яйца — это деликатес, что они очень дороги, если покупать их в Йинтьяне. Если бы они знали, сколько стоят утиные яйца, то захотели бы есть их все время! И что тогда? Мне конец!
