8. Ловец призраков
Я должна поблагодарить Международную службу государственных сборов, ибо именно она привела нас к алтарю.
Мы жили вместе вот уже три года, два из которых — закончив колледж. Следуя нашей общей мечте «существенно изменить жизнь», мы начали работать в социальной сфере. Саймон — советником в организации «Возможность», поддерживающей трудных подростков, имевших судимость, я участвовала в программе «Не упусти свой шанс», помогающей беременным избавиться от наркотической зависимости. Мы получали очень мало и, узнав, какая сумма удерживается ежемесячно с наших доходов, подсчитали, сколько смогли бы сэкономить, если бы подали заявление об объединении выплаты: целых триста сорок шесть долларов в год!
Ослепленные этим немыслимым богатством, мы устроили дискуссию по поводу того, поощряет ли правительство таким образом вступление в брак, и пришли к выводу, что налоги в данном случае являются скрытой формой принуждения. Так зачем же отдавать правительству эти самые триста сорок шесть долларов? Для покупки оружия? На эти деньги мы смогли бы купить новые динамики. Я отлично помню, что идея вступить в брак принадлежала Саймону: «Как ты думаешь, не стоит ли нам подать заявление о совместной выплате?»
Мы поженились неподалеку от Рододендроновых садов в Голден-Гейт-Парке. Бракосочетание на свежем воздухе было, как мы полагали, романтичным и к тому же, что немаловажно, совершенно бесплатным. Но в тот июньский день дул пронизывающий ветер, вздымая платья и трепля волосы, так что на свадебных фотографиях все выглядели расхристанными. Пока священник благословлял наш брак, парковый служащий прервал церемонию: «Я очень извиняюсь, ребята, но вам нужно специальное разрешение, чтобы устраивать здесь сборища подобного рода». И мы, наспех обменявшись клятвами в верности друг другу до гробовой доски, похватали припасенные для пикника угощения и свадебные подарки и отволокли их обратно, в нашу тесную квартирку на Стеньян-стрит.
Свадебные подарки по своей никчемности можно было сравнить с глазурью для торта. Ни одной вещи, которая могла бы пригодиться в хозяйстве! Вместо простынь, полотенец, ножей, вилок и тому подобного друзья подарили нам всякую ерунду, рекламируемую как «шуточные подарки супругам». Мой бывший отчим, папочка Боб, подарил нам хрустальную вазу. Родители Саймона — увесистый поднос с гравировкой. Остальные члены моей семьи из кожи вон лезли, пытаясь перещеголять друг друга в поиске того, что могло бы остаться в наследство нашим правнукам. От мамочки мне досталась весьма оригинальная металлическая скульптура обнимающейся парочки — творение ее очередного увлечения по имени Бхарат Сингх. Братец Томми преподнес пинбол «пачинко»,
[19]
в который полагалось играть всякий раз, когда он навещал нас. Кевин подарил ящик красного вина, которое мы должны были выдерживать минимум пятьдесят лет. Но после нескольких незапланированных посиделок с друзьями у нас осталась прекрасная коллекция пустых бутылок.
Как ни странно, но подарок Кван оказался гораздо более изысканным. Это была китайская шкатулка из розового дерева с резной крышкой. Когда я подняла крышку, заиграл дребезжащий мотивчик «Какими мы были». В отделении для украшений лежала упаковка чая. «Надолго сохраняет вкус к жизни», — объяснила Кван и многозначительно посмотрела на меня.
В течение первых семи лет нашей совместной жизни мы с Саймоном находили общий язык практически по всем вопросам. В течение следующих семи лет ни о чем не могли договориться. Мы не устраивали дебатов по вопросам усовершенствования процесса судопроизводства, активной жизненной позиции, повышения социальных выплат и другим темам, которые они обсуждали с Эльзой. Мы препирались по пустякам: нагревать или не нагревать сковородку перед тем, как добавлять оливковое масло? Саймон утверждал, что так вкуснее, я не соглашалась. Мы довольно часто ссорились, и со временем это вошло в привычку. Мы начали раздражать друг друга, в то время как любовь постепенно угасала. Мы перестали делиться друг с другом надеждами, мечтами, тайными желаниями, потому что они казались нам слишком туманными, серьезными, даже пугающими: так все невысказанное оставалось внутри, разрастаясь, подобно раковой опухоли, которая пожирает твое тело.
Оглядываясь назад, я порой удивляюсь тому, как долго длился наш брак. Я часто думаю о других супружеских парах, наших друзьях, например. Что удерживает их вместе? Привычка, апатия? Или какое-то странное сочетание страха и надежды? Мне всегда казалось, что наш брак ничуть не хуже других, а даже напротив. Во многих отношениях мы выделялись на общем фоне. Мы неплохо смотрелись вместе на вечеринках, поддерживали физическую форму, и у нас была нормальная интимная жизнь. И что самое важное, у нас было общее дело — связи с общественностью, по большей части, с некоммерческими и медицинскими организациями.
За эти годы у нас сложился определенный круг клиентуры — Национальный фонд почек, Фонд исследования опухолей мозга, организация «Руки для добра», две больницы и одна весьма омерзительная, но прибыльная клиника косметической хирургии, настаивающая на публикации фотографий женских ягодиц до и после липоксации. В своем доме мы выделили комнату для работы. Я выполняла функции фотографа, дизайнера, печатника и верстальщика. Саймон готовил продукцию для публикации, договаривался с клиентами, покупал шрифты и расплачивался по счетам. Надо сказать, что мы относились друг к другу с подчеркнутым уважением: договаривались по вопросам выпуска брошюр, размера шрифтов, содержания заголовков. В этом плане мы действовали очень профессионально.
Друзья твердили нам: «Ребята, вам очень повезло». В течение этих лет я пыталась убедить себя, что они недалеки от истины. Мне казалось, что наши размолвки несерьезны и не стоит придавать им значение, как не стоит придавать значение занозам или легким вмятинам на автомобиле. Все поправимо, думала я, все в наших руках.
Три года назад скончался мой крестный, Дадли. Несмотря на то, что Дадли, некогда работавший бухгалтером, не видел меня с пеленок, он завещал мне акции одной небольшой компании, занимающейся генной инженерией. Когда он умер, эти акции ничего не стоили. Но к тому времени, когда его душеприказчик вручил их мне, генетическая компания стала государственной, акции несколько раз подскочили в цене, и, благодаря современным чудесам ДНК, у нас с Саймоном оказалось достаточно денег для того, чтобы купить огромный дом в прекрасном квартале Сан-Франциско, несмотря на заоблачные цены. Но потом мамочка предложила мне поделиться нежданным наследством с братьями и Кван. Она заявила, что я толком и не знала Дадли, а он когда-то был папиным другом. Она права, рассудила я, в глубине души надеясь, что Кевин, Томми и Кван благородно откажутся, оценив мой великодушный жест. Зря надеялась. Особенно меня поразила Кван: она визжала и приплясывала, словно участница телешоу «Колесо фортуны». После раздела наследства и уплаты солидной суммы в государственную казну, у нас едва хватало на частичную оплату скромного домика в сомнительном квартале.
В результате поиски жилья заняли больше года. Саймон предлагал дом в стиле пятидесятых, со всеми удобствами, в туманном районе Сансет, который, по его мнению, мы смогли бы продать через пару-тройку лет за двойную цену. Я мечтала о скромном домишке в викторианском стиле на Бернал-Хайтс, домишке, который мы со временем смогли бы рассматривать как «дом, милый дом», а не как объект для вложения денег. «Ты хочешь сказать: „халупа, милая халупа“», — съязвил Саймон, осмотрев жилище.
