Однажды мисс Баннер прикоснулась рукой к своей груди и спросила меня, как это называется по-китайски. Я сказала, и она воскликнула: «Мисс Му, мне хочется узнать больше слов, чтобы говорить о моей груди!» Я не сразу поняла, что она хотела говорить о том, что творилось в ее душе. На следующий день мы отправились бродить по городу. Мы видели, как двое отчаянно спорили. Злоба, сказала я. Мы видели, как женщина возлагает пищу на алтарь. Почитание, сказала я. Мы видели вора с головою в деревянном ярме. Позор, сказала я. Мы видели девушку у реки, раскидывающую старенькую дырявую сеть на мелководье. Надежда, сказала я. Мисс Баннер показала мне человека, пытающегося протиснуться через узкий проход с толстым бочонком. Надежда, сказала она. Но для меня это была не надежда, а глупость, рис для ума. И я спросила себя, что же на самом деле видела мисс Баннер, когда я называла ей все эти чувства? Неужели чувства чужеземцев так непохожи на наши? И правда ли то, что наши надежды кажутся им глупыми?
Со временем я, конечно, научила мисс Баннер воспринимать мир по-китайски. Она говорила, что цикады выглядят как сухие осенние листья, хрустят как бумага, звучат как потрескивание огня, пахнут как пыль и на вкус они — как поджаренный в аду дьявол. Она их терпеть не могла, полагая, что их существование лишено всякого смысла. Так что в этих пяти отношениях она воспринимала мир совсем как китаянка. Но было еще и шестое отношение, американское чувство значимости. Это чувство и стало причиной всех наших бед, потому что ощущения мисс Баннер рождали мнения, мнения — выводы, а эти выводы зачастую не совпадали с моими.
Большую часть детства я старалась видеть мир не так, как его описывала Кван. Эти разговоры о призраках… После шоковой терапии я посоветовала ей не упоминать о призраках, иначе ее никогда не выпустят из больницы. «А, секрет, — закивала она, — знаем только ты и я». Когда она вернулась домой, я была вынуждена делать вид, что в доме обитают призраки, в то время как для всех их как будто не было. Я так старалась придерживаться этих двух противоречивых мнений, что в результате начала видеть то, что не должна была видеть. А как иначе? У большинства детей не было таких сестер, как Кван, и они воображали, что призраки прячутся где-то под кроватью, норовя ухватить их за пятки. Призраки Кван сидели на кровати, прямо у изголовья. И я видела их. Я говорю не о киношных привидениях в белых простынях, завывающих «у-у-у-а-а», и не о милых невидимках из телевизионного «Топпера», которые двигают ручки и чашки. Напротив, они были совсем как живые — болтали о старых добрых временах, волновались и жаловались, один из них как-то раз даже почесал Капитана за ушком, и тот от радости застучал лапой и замахал хвостом. В отличие от Кван, я никому не рассказывала о том, что видела, потому что была уверена, что меня тогда отправят в больницу на шоковую терапию. То, что я видела, казалось таким правдоподобным, нисколько не похожим на сон. Возникало ощущение, будто мои глаза стали прожекторами, проецирующими на экран чьи-то ускользнувшие чувства.
Один день запомнился особенно. Мне тогда было около восьми, я сидела одна в комнате, наряжая Барби в ее лучшее платьице. И вдруг услышала голос девочки: «Геи во кан». Я подняла глаза и увидела маленькую угрюмую китаянку, примерно моего возраста, сидящую на постели Кван, требующую, чтобы ей дали куклу. Я не испугалась. Еще одна особенность моего общения с призраками — всегда оставаться абсолютно спокойной, расслабленной, будто бы погруженной в теплую ванну. Я вежливо спросила у маленькой незнакомки, как ее зовут. И она завизжала: «Лили-лили, Лили-лили». Я бросила Барби на кровать Кван, и «Лили-лили» схватила ее. Она сняла с нее розовое перьевое боа, заглянула под обтягивающее атласное платье, потом принялась яростно выкручивать кукле руки и ноги. «Смотри не сломай», — предупредила я. Все это время я остро ощущала любопытство девочки, ее удивление и страх, что кукла мертва. Меня ничуть не удивил наш эмоциональный симбиоз. Я боялась, что она заберет Барби с собой, и попросила: «Довольно. Отдай!» Но девочка сделала вид, что не слышит меня. Тогда я подошла и, вырвав куклу у нее из рук, вернулась к своей постели. И тут заметила, что розовое боа пропало. «Отдай его мне!» — закричала я. Но девочка исчезла, что насторожило меня, потому что только в тот момент я осознала, что девочка эта была призраком. Я принялась искать боа — под простынями, между кроватями, заглянула в зазор между матрасом и стеной. Мне не верилось, что призрак может взять что-то из реального мира, заставить эту вещь исчезнуть. Всю неделю я рыскала в поисках боа, осматривая каждый шкаф, каждый карман, каждый угол, но так и не нашла его. Я решила, что девочка-призрак и вправду стащила мое боа.
Конечно, теперь я могу привести более разумные доводы. Скорее всего, Капитан стащил боа и закопал на заднем дворе. Или мама засосала его пылесосом. Или что-нибудь в этом роде. Но будучи ребенком, я была не в силах отделить реальность от игры воображения. Кван видела то, во что она верила. Я видела то, во что не хотела верить.
Когда я повзрослела, призраки Кван разделили участь других детских поверий — Санта-Клауса, Пасхального Кролика, Феи Молочных Зубов.
[9]
Кван об этом не знала. Что, если бы она снова сорвалась? Я тихонько заменила ее понятия о призраках и Мире Йинь благочинными, одобренными Ватиканом святыми и впоследствии применяла их в коллекции собственных заслуг. Я с радостью начала коллекционировать эти благочестивые, ханжеские штучки, как, например, зеленые марки S&H, которые наклеивались на буклеты и затем возмещались тостерами и весами. А коллекция собственных заслуг позволяла приобрести билет в рай, ад или чистилище, в зависимости от того, сколько добра и зла ты совершил и что говорили о тебе люди. Если ты все-таки попал в рай, то уж больше не возвращался на землю в образе призрака, если ты не святой, конечно. Вряд ли я буду удостоена такой чести…
Как-то я спросила у мамы, что такое рай. Она ответила, что это место вечных каникул, где все люди равны — и короли, и королевы, и учителя, и бродяги, и дети. «А кинозвезды?» — спросила я. Мама сказала, что там можно повстречать самых разных людей, но только тех, что при жизни не грешили. (Иначе не оказались бы в раю.) Ночью, когда Кван принялась трещать о своих китайских призраках, я составляла список всех, кого хотела бы встретить, пытаясь упорядочить этот список, выстроив его по принципу предпочтения. Что, если бы меня ограничили, скажем, пятью знаменитостями в неделю? В моем списке значились Всевышний, Богоматерь, Иисус — я знала, что они должны всегда быть первыми. Потом отец и кое-кто из ближайших родственников, которых на тот момент уже не будет. Кроме папочки Боба, разумеется. Ему придется ждать лет сто, прежде чем я соглашусь потанцевать с ним… Так выглядел план на первую неделю — немного скучный, но необходимый. На следующую неделю были намечены по-настоящему классные встречи — со знаменитостями, теми, кто, как я надеялась, к тому времени уже скончаются. «Битлз», Хейли Милз, Ширли Темпл, Дуэйн Хикмэн и, может быть, Арт Линклеттер (если этот придурок осознает, что должен был пригласить меня на свое дурацкое шоу).
