Когда девушка просматривала в путеводителе по Криту раздел, посвященный Плаке, то неожиданно обратила внимание на нечто такое, о чем мать не сказала ни слова. В море, прямо напротив деревни, был какой-то остров, и хотя ему отводилось лишь несколько строк, информация показалась Алексис весьма любопытной.
Спиналонга. Этот небольшой остров, часть которого занимает венецианская крепость, в восемнадцатом столетии был захвачен турками. Большинство турок оставили Крит после провозглашения его независимости в 1898 году, однако местные жители отказались покинуть свои дома и выгодную контрабандную торговлю, процветавшую на Спиналонге. Они ушли с острова лишь в 1903 году, когда там была основана колония больных проказой. В 1941 году Крит захватили немцы, и он оставался в их руках до 1945 года, однако Спиналонгу из-за лепрозория они обходили стороной. В 1957 году жители покинули остров.
Похоже, что в прошлом основным занятием жителей Плаки было снабжение обитателей лепрозория всем необходимым для жизни, и Алексис удивило, что мать об этом не упомянула. Усевшись за руль взятого напрокат «Синкеченто», она сказала себе, что попытается найти время, чтобы побывать на острове. Разложив подробную карту Крита на пустующем пассажирском сиденье, девушка обратила внимание, что очертаниями остров похож на вялое животное, спящее на спине.
Проехав Ираклион, она попала на гладкую и прямую прибрежную дорогу, ведущую в сторону Спиналонги. Окрестности городков Херсонику и Малья представляли сплошную полосу суперсовременных отелей и пансионатов. Время от времени Алексис замечала дорожный указатель, который сообщал о каких-нибудь древних развалинах, расположенных совсем близко от очередного отеля, но ни разу не свернула с дороги: сегодня целью ее путешествия было поселение, процветавшее в двадцатом веке, – но не до нашей эры, как все эти осколки минойской цивилизации, а после Рождества Христова.
Сначала вдоль дороги непрерывной чередой тянулись оливковые рощи, затем холмы сменились прибрежными равнинами, а оливковые деревья – огромными плантациями краснеющих помидоров и поспевающего винограда. Сверившись с картой, Алексис свернула с главного шоссе и поехала в сторону Плаки. Дорога быстро сузилась, и она вынуждена была снизить скорость: время от времени ей приходилось объезжать груды скальной породы, осыпавшейся с невысоких гор, или ждать, пока дорогу перейдет очередная коза, сердито глядящая на нее сатанинскими глазами. Затем дорога поползла в гору, начались серпантины, и после очередного, особенно крутого виража Алексис, взвизгнув покрышками по гравию, остановила машину. Внизу сверкали ослепительно голубые воды залива Мирабелло, окруженные побережьем почти идеально симметричной формы, а в том месте, где правая и левая дуги соединялись, в море совсем рядом с берегом виднелось нечто вроде холмика. Издали казалось, что островок соединен с Критом, но на карте было заметно, что Спиналонгу (несомненно, это была она) отделяет от берега узкая полоска воды. Островок с гордым видом стоял посреди окружающих красот, на одном его конце можно было разглядеть остатки венецианской крепости, а за ней едва различимую сеточку из прямых линий – улицы поселка. В путеводителе говорилось, что сейчас на острове никто не живет: люди обитали здесь на протяжении многих тысячелетий, но менее полувека назад по какой-то причине покинули это место.
Алексис двинулась дальше. Несколько миль, оставшиеся до Плаки, она ехала очень медленно. Стекла малолитражки «Фиат-Синкеченто», которую они с Эдом взяли напрокат, когда прибыли на Крит, были опущены, и в салон врывался теплый ветерок, благоухающий тимьяном. Когда Алексис наконец затормозила на тихой центральной площади деревушки, было уже два часа дня. Ее ладони, сжимавшие пластиковый руль, были мокрыми от пота, и девушка обратила внимание, что левое плечо, на которое почти всю дорогу светило жаркое критское солнце, успело обгореть.
Судя по всему, она прибыла в греческую деревушку в самое неподходящее время – единственными живыми существами, которых можно было заметить в окрестностях центральной площади, были развалившиеся в тени собаки и коты. Впрочем, здесь наверняка обитали и люди: под деревом стоял чей-то мопед, а на лавке лежали открытая пачка сигарет и доска для игры в нарды с расставленными фишками. В воздухе стоял неумолчный треск цикад, который, как знала Алексис, не прекращался и в сумерках, после прихода долгожданной прохлады. Вероятно, деревня выглядела в точности так, как в семидесятых годах, когда здесь жила мать Алексис: здешней жизни просто незачем было меняться.
Девушка заранее решила, что попытается побывать на Спиналонге еще до встречи с Фотини Даварас. Она получала огромное удовольствие от чувства свободы и независимости, кроме того, ей пришло в голову, что было бы невежливо отправляться на остров вскоре после прихода в дом подруги матери. Алексис понимала, что ей придется сегодня же вернуться в Ханью, но пока что можно было просто наслаждаться поездкой, а заодно решить простенькую задачу по логистике: надо позвонить Эду и найти место, где перекусить.
Она решила поверить путеводителю на слово («Зайдите в бар местной рыбацкой деревушки Плака, где за несколько тысяч драхм несложно найти рыбака, который согласится отвезти вас на остров»): перешла площадь и, отведя в сторону разноцветье липких пластмассовых лент, закрывавших вход в деревенский бар – по крайней мере, так его называли в путеводителе, – вошла. По-видимому, ленты были повешены на входе с целью не пускать в помещение мух, а также создать в нем мягкий полумрак. Вглядевшись, Алексис увидела женщину, сидевшую за столиком. Она сделала несколько шагов вперед, и женщина сразу встала и зашла за стойку.
В горле Алексис пересохло от жары и пыли.
– Неро, палакало, – неуверенно проговорила она.
Женщина протиснулась мимо ряда гигантских стеклянных чанов с оливками и бара, в котором стояло несколько полупустых бутылок с прозрачным густым оузо, греческой виноградной водкой, открыла холодильник и достала запотевшую бутылку с минеральной водой. Она аккуратно налила воду в высокий бокал, бросила туда толстый ломтик лимона и передала бокал Алексис, после чего вытерла руки об огромный цветастый передник, охватывавший ее пышные бедра, и с акцентом спросила:
– Англичанка?
Алексис кивнула – в конце концов, в ее жилах была половина английской крови. Чтобы озвучить свое следующее желание, ей хватило одного слова:
– Спиналонга?
Женщина развернулась и вышла в дверь, расположенную за стойкой. До Алексис донесся ее приглушенный голос:
– Герасимо! Герасимо!
Послышался звук шагов по деревянной лестнице, и в бар вошел пожилой мужчина с сонными глазами – его явно вырвали из традиционного послеобеденного сна. Женщина стала что-то ему рассказывать, но единственным словом, которое разобрала Алексис, было «драхма» – оно прозвучало несколько раз. Было понятно, что именно втолковывали мужчине: ему представилась возможность заработать хорошие деньги. Он молча стоял и моргал, внимая наставлениям.
Затем женщина повернулась к Алексис и, взяв блокнот, нацарапала на чистом листке какие-то цифры и рисунок. Плохое знание греческого отнюдь не помешало Алексис понять, что ей хотят сказать: женщина просила за плавание на Спиналонгу и назад с двухчасовым пребыванием на острове двадцать тысяч драхм, то есть около тридцати пяти фунтов. Поездка выходила далеко не такой дешевой, как надеялась Алексис, но торговаться вряд ли стоило – кроме того, у нее просто не было на это времени. Поэтому она кивнула и улыбнулась пожилому рыбаку, который мрачно кивнул в ответ. В этот миг она вдруг поняла, что Герасимо молчит не потому, что не хочет говорить: он был немым.
