Петр Иванович перекрестился и жалобно посмотрел на Половинкина, как бы ища у него понимания и поддержки. Половинкин отвел взгляд.
– И открыл бы. Открыл! Но чу! Железная дверь со скрипом отворяется. На пороге стоит старец Тихон с фонариком. Сам в храм не заходит, спрашивает: «Как вы?» Бегу к нему: «Как же вы девушку босую, неодетую ночью на улицу выпустили?» Он удивленно: «Какую девушку?» – «Настю…» – «Нет, – отвечает отец Тихон, – Настя спит давно. Но вообще, – продолжает он, – вы ничему не удивляйтесь и никому не отпирайте. Ни Насте, никому». И ушел, заперев за собой дверь. Я гляжу, а Насти и след простыл.
Лег я на лавочку, но не тут-то было. В этот раз в стекло не скреблись, а стучали громко и настойчиво. За дверью стоял гневный Меркурий Афанасьевич. «Не ожидал я этого от вас, Петр Иванович! – сердито говорит он. – Не думал, что вы способны залезть в храм, как тать в нощи! Вижу, в храме свет горит, и тени мечутся. Подумал: воры. Хотел уж Настюшку в милицию послать, да надумал разбудить отца Тихона. Он мне во всем и сознался. Ай, нехорошо! Немедленно открывайте!»
Я уже к затвору рукой потянулся, – дрожащим голосом продолжал Чикомасов, – но точно кто-то мне на ухо шепнул: «А ты испытай его!» – «Не обижайтесь, – говорю. – Но странно мне, что вы не через главный вход сюда пожаловали. Потому, прежде чем я вам дверь открою, перекреститесь трижды!»
В глазах Петра Ивановича стоял испуг, как будто он заново переживал события той ночи.
– Ох и осерчал Беневоленский! «Ах ты, такой-сякой! – кричит. – Да как ты смеешь меня, священника, испытывать! Да ты безбожник, хулиган, а может быть, еще и вор! Вот я тебя в милицию!»
«Эге! – думаю. – Боится старичок креста!» А вслух говорю: «Заявляйте хоть в милицию, хоть в прокуратуру, но, пока крест на себя трижды не наложите, не пущу. И вообще: что это вы, Меркурий Афанасьевич, какой-то не такой? Я вас таким злым прежде не видел».
– Это был не Беневоленский, – прошептал Джон.
– Конечно, – ответил Петр Иванович.
– Не много ли привидений за одну ночь?
– Много не много, слушайте дальше. Что стало происходить с Беневоленским, вернее, с тем, кто за него себя выдавал, ни пером, ни речью не описать! Весь он стал содрогаться изнутри. Точно волна сквозь него проходила, как у кошки, когда она блюет. Черты лица его ежесекундно менялись, и мне казалось, что передо мной не один, а десять человек. Вперив в меня злые желтые глаза, он стал выламывать дверь со страшной силой. На счастье, она была дубовой и крепкой, и только мелкие стекла из нее посыпались. «Я проучу тебя!» – кричал он. И в тот самый момент, когда я уже лишался от ужаса чувств, снова скрипнула железная дверь. Оборотень, погрозив кривым коричневым пальцем, быстро исчез. Как в воздухе растаял. С воплем бросился я к старцу. Никогда еще появление живого человека не было для меня таким радостным.
– Вы проиграли пари?
– Погодите. Я – к нему, а он меня оттолкнул. «Ну что, – спрашивает он меня, как вы сейчас, – проиграли пари?»
Не знаю, что со мной произошло, а только снова обозлился я. Обозлился и засомневался. Что это, думаю, он появляется всегда вместе с оборотнями? Оборотни ли это? А может, они сговорились втроем? А может, и Вирский с ними заодно? Совсем помутился у меня рассудок. А известно, что нет человека более уверенного в себе, чем помешавшийся. «Я остаюсь», – заявляю гордо.
Отец Тихон запер храм, и тотчас же на полу возникла громадная тень, взмахнув демонскими крыльями. Я посмотрел на стеклянную дверь… Два горящих зеленых глаза сверкали на фоне какой-то темной массы при невыносимо яркой луне. Когтистые перепончатые лапы царапали по двери и окнам храма. И вдруг раздался дикий хохот, от которого я едва не умер.
– Это были филины или совы, – предположил юноша. – Однажды к нам в дом ночью залетела сова и наделала столько шума, что мои приемные родители вызвали полицию.
– Это неважно, – спокойно отвечал священник, – через кого действует на нас враг. Сам ли он превращается в людей и в животных или насылает их на нас. Важно, что душа моя в тот момент так испугалась, что на время рассталась с телом. Как птичка она выпорхнула из своей телесной клетки. О-о, Джон, нет ничего более жалкого, чем тело, из которого выпорхнула душа! Я видел себя распластавшимся на полу, и мне было и жалко себя до слез, и противно смотреть на живой труп !
Не буду рассказывать обо всем, что было со мной той ночью, которая показалась мне вечностью. Когда я очнулся, я был совсем другим человеком. Отец Тихон с Беневоленским нашли меня в алтаре, на коленях. Я непрерывно произносил слова молитвы, самой краткой, самой простой и надежной: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» Хотите – верьте, хотите – нет, но никогда раньше я не слышал этих слов.
– Старец жестоко поступил с вами, – потрясенно сказал Половинкин. – Я где-то читал, что на ночь в церковь запирают послушников накануне пострига и далеко не все выдерживают это испытание.
– Да, он поступил со мной жестоко, – согласился Чикомасов, – но он знал о том, что мне предстоит. Отец Тихон просто толкнул меня в шею и сказал: «Иди и не бойся, дурачок! Есть вещи пострашнее твоих страхов и сомнений. Если ты не сойдешь с ума этой ночью, потом ты уже ничего не будешь бояться». Он и с другими духовными учениками не менее суров. Но он знает, что делает, и ему можно доверять. А у вас, Джон, есть человек, которому вы могли бы полностью доверять?
Джон вспомнил отца Брауна, но промолчал.
– А разве вам легко, Джон? – не успокаивался Чикомасов. – Разве вам на вашем пути к Богу легко?
– Не знаю, – ответил Половинкин. – Но я точно знаю, что я не приду к вашему Богу. Не хочу я такого жестокого Бога.
Оставшийся путь они проделали молча, не глядя друг на друга и как бы стесняясь того, что недавно друг другу наговорили…
– Вот мы и дома! – вдруг радостно сказал Петр Иванович.
Гнездо Чикомасовых
– Вот тут это всё и было! – говорил Петр Иванович, глуша двигатель. – И ничегошеньки с тех пор не изменилось.
Дом, возле которого остановилась «нива», был построен молодым Беневоленским незадолго до революции. Он был невелик, но уютно спланирован и удачно расположился в тени столетних лип, освежавших своей прохладой еще строителей этого дома. Беневоленский строил его по особому плану, без расчета на многочисленное семейство: своих детей у них с женой не было. После прихожей была светлая гостиная с четырьмя окнами на юг и двумя на восток, с видом на храм; небольшой кабинет и весьма обширная спальная комната, соединенная с кабинетом арочным проходом, занавешенным веселеньким ситчиком. В кабинет можно было попасть также из гостиной. Кухня и кладовая имели отдельные входы из прихожей.
Женитьба Петра Чикомасова на помощнице Беневоленского Насте совпала с окончанием Петром духовной семинарии в Загорске. Известно, что накануне выпуска в назначенный день в Троице-Сергиевой лавре собираются девушки, повязав для этого случая особые платочки. Будущие батюшки уже знают, зачем девушки здесь. На этих смотринах поповских невест «случайно» оказалась Настенька, посланная Беневоленским поздравить выпускника и сопроводить в Малютов. Настенька не знала о смотринах, но платочек, по совету Беневоленского, надела именно такой, как следовало. И вот она стояла среди невест, озираясь и не понимая, почему на нее бросают многозначительные взгляды.
