– Почему бомжа? – машинально спросил Джон и тут же вспомнил, как уже попадался на эти штучки с Крекшиным. Но Сорняков, похоже, не шутил.
– Чтобы на душе полегчало. Это такой кайф – безнаказанное убийство! Кто будет искать убийцу какого-то бомжа? Наоборот, скажут: молодец! Очистил жизнь от лишней сволочи.
– Врешь ты всё, Сорняков, – еле слышно вмешался Крекшин. – Ты пистолет купил из-за комплекса неполноценности.
Сорняков озорно посмотрел на Джона:
– Ты слышишь? И этих людей можно любить?
– Слава! – укоризненно воскликнула Варя. – Как ты можешь!
– Может, – подтвердил Сорняков. – Мой лучший друг завидует моей славе. Ну, раз он так, то и мы так. Слышь, Джон, давай отстанем от этой сладкой парочки, я тебе кое-что расскажу.
– Рассказывай при всех, – возразил Крекшин. – Мне все равно.
– Я не буду тебя слушать, – пьяно упрямился Половинкин, когда Сорняков силой удержал его и они отстали от Вари с Крекшиным. Для убедительности он заткнул уши указательными пальцами.
– Этот мудилка картонный по уши втрескался в Рожицыну, – не обращая внимания на протесты Джона, доложил Сорняков. – Из-за этого и убить себя хотел.
– Но зачем? – изумился Половинкин.
– Тебе, американец, нашей психологии не понять. Славка знает, что Варька брюхатая от Сидора. Она его в интимных дружках держит и доверяет все свои бабские секреты. Когда он понял, за что ты Сидору врезал, а понять это было несложно, нашему Ромео стало ужасно стыдно. Вроде как ты за него постарался. И вот вместо того, чтобы спасибо тебе сказать, он тебя на дуэль вызвал. А потом нашему Ленскому опять стыдно стало, и он в себя пульнул. А теперь ему в третий раз стыдно – из-за меня. Такой он у нас стыдливый. Извини, друг, я блевану…
Сорняков отошел в кусты бузины и вернулся посвежевший.
– Но почему он не скажет Варе? – поинтересовался Джон.
– Потому что гордый! Это, понимаешь, в нашем человеке самое гнусное и есть: сатанинская гордыня и постоянный стыд. Ты обращал внимание, как овчарки какают? Какая у них при этом скорбная морда. Вот это и есть русский человек. Гадит при всех и мучается от стыда.
– А ты? – спросил Джон, по-новому глядя на Сорнякова. – Вчера один человек… священник, помнишь? сказал, что ты страдаешь.
– Поп сказал? Ну, это у них профессиональное. Ты можешь себе представить дантиста, который признает, что у его пациента абсолютно здоровые зубы? Или психиатра, который не найдет в тебе ма-а-ленького психического заболевания?
– Вчера Барский рассказал нам сюжет рассказа, который ты сочинил «под Достоевского».
– Терпеть не могу Федора Михайловича! Гнусный, патологический тип!
– Ты слишком много ругаешься. Ты не такой, каким стараешься казаться.
– А ты такой? – Сорняков схватил Джона за грудки и притянул к себе, противно дыша в его лицо блевотным перегаром. – А они (он показал на Варю и Славу) такие? А Барский? Палисадов? Перуанская? Все хотят казаться лучше, чем они есть. А я не хочу, слышишь! Я не хочу, живя на помойке, бриться и надевать смокинг. Вот ты… Скажи честно: когда ты увидел Варьку, мокрую и почти голую, в черных трусах, ты о чем думал? Как хорошо бы, чтобы нас с Крекшиным не было или чтобы ты на месте Крекшина оказался? А еще лучше – затащить ее, голубушку, в кусты и поставить в третью позицию. Ты этого хотел, а Сидор это делал. И делал когда хотел. Какое же принципиальное различие между вами?
– Ерунда… – пробормотал Половинкин.
– Ерунда? А когда ты у Варьки в комнате в трусах сидел, зачем ты свою елду рукой прикрывал?
– Ты подсматривал? – поразился Джон.
– Ну я писатель, мне как бы положено…
Половинкин сжал кулаки и пошел на Сорнякова.
– Но-но! – предупредил Сорняков, отступая и выставив руки с растопыренными пальцами. – Я не Сидор! У меня разряд по карате. Не нужно заставлять Варьку снова работать.
Половинкин остановился.
– Я понял тебя. Ты меня провоцируешь. Ничего у тебя не выйдет. Все равно ты хороший человек!
– Заткнись! – завизжал Сорняков. – Я свинья! Я циник! Я у собственной матери квартиру в Костроме отобрал, чтобы себе в Москве купить. Она теперь у сестры живет. Сестра нищая, муж ее пьет и мать мою бьет, а я ей ни копейки денег не посылаю, хотя у меня их куры не клюют.
– Врешь! – тоже закричал Джон, приходя в веселое возбуждение. – Ты всё врешь!
– Вру, – согласился Сорняков. – Про мать вот соврал. А зачем?
– Потому, что ты сам себя боишься. Правильно Петр Иванович говорил: нельзя так себя истязать.
– Петр Иванович?.. – задумался Сорняков. – Ах да, поп! Слушай, вы это с ним серьезно? Вас что, серьезно волнуют мои комплексы?
– Не комплексы, картонная мудилка, – сказал Половинкин, – а ты сам, какой ты на самом деле!
– Ладно, я подумаю… И знаешь… я не буду тебе свой роман передавать. Не нужно тебе это читать. Я его лучше попу подарю. Айда догонять молодоженов!
– Молодоженов? – на ходу спрашивал Половинкин. – Ты думаешь, они поженятся? Но ведь у Вари…
– Ребенок от Сидора? Да, она ребенка не вытравит. Ну и что? Славке это только по кайфу. Он спит и видит, как бы ради Вареньки пострадать.
Рожицына и Крекшин дожидались их за воротами сада. На лице Крекшина было выражение серьезности и ответственности, которое очень не шло ему. Варя смеялась, как показалось Джону, фальшиво.
– Вообразите, мальчики! – сообщила она. – Слава предложил мне руку и сердце!
– Что я тебе говорил? – шепнул Сорняков и громко произнес: – Поздравляю вас, дети мои!
– Во-первых, перестань делать вид, что тебе смешно, – строго сказал Крекшин, снова делаясь похожим на раненого комиссара, – потому что тебе не смешно. Во-вторых, еще раз, при свидетелях, предлагаю: выходи за меня замуж.
Рожицына перестала смеяться.
– Но ты же… Ты же знаешь…
– Эх, Варюха! – Сорняков обнял Рожицыну за плечи. – Кто же в Москве не знает, что ты брюхатая?
– Подожди, – нахмурилась Рожицына. – И Сидор знал?
– Конечно.
– А кто ему сказал?
Лицо Крекшина пошло красными пятнами.
– Заткнись! – крикнул он Сорнякову.
– Сам заткнись, – трезво сказал Сорняков. – Давно тебя, Варенька, хочу спросить. Вот ты такая умная, но почему же ты такая дура? Конечно, мне на этого подлого человека (он небрежно показал на Крекшина) наплевать. Но по-человечески все-таки обидно. Ты из кого себе подружку сделала? Ты кому секреты доверяла? Смотри, до чего ты нашего Ромео довела. На нем лица нет! Голова обвязана, кровь на рукаве.
– Я убью тебя! – завопил Крекшин.
– Вот, Варвара, – иезуитски-назидательным тоном продолжал Сорняков. – Довела человека. Регулярно кого-то убивать хочет.
