– Браво! – завопил Сорняков.
Крекшин был очень бледен.
– В обойме один патрон лишний, – напомнил он. – Я предлагаю вам воспользоваться им и стрелять всерьез. Предупреждаю: я буду стрелять всерьез.
– Я уже выстрелил, – сказал Джон.
– В таком случае отдайте пистолет.
Он нацелился прямо в лоб.
– Ты с ума сошел! – заорал Сорняков, вставая между ними. – Обкурился, придурок?
– Отвали, пидор, – тихо произнес Крекшин. – Иначе первым выстрелом я положу тебя.
Сорняков отскочил в сторону. Тотчас раздался выстрел, и пуля обожгла Джону ухо. Он машинально приложил к ожогу стеклышко наручных часов.
К нему уже мчался Сорняков.
– Покажите… Неужели он стрелял в голову?
– Кажется, – удивленно пробормотал Джон.
Сорняков бросился на Крекшина с кулаками:
– Посадить меня хочешь?! Ты же на первом допросе скажешь, что это моя пушка! Из зависти это делаешь, да? Слава моя спать спокойно не дает, да?
– Да-а! – заорал Крекшин.
Сорняков вдруг успокоился и улыбнулся.
– Напрасно, Славик. Ты ж в тыщу раз талантливей меня. Да без тебя меня бы не было, факт! Ты ж наш Белинский, блин!
– В пистолете остался один патрон, – не успокаивался Крекшин. – Я требую продолжения дуэли.
– Фигушки! – захохотал Сорняков. – Двоим стреляться одним патроном нельзя. Это уже чистый постмодернизм. Я уважаю постмодернизм, но не до такой же степени. Господа, довольно кочевряжиться и давайте выпьем мировую. Я с собой и чекушку захватил.
– Я что-то слышал о русской рулетке , – неожиданно вспомнил Половинкин.
– Плохо слушали, – возразил Сорняков. – Для этого не макаров нужен, а револьвер с барабаном.
Крекшин что-то искал в траве. Когда он поднялся, на его ладони лежали две блестящие гильзы.
– На одной отчетливая царапина, – заявил он. – Витя, дай свою бейсболку. Кому выпадет гильза с царапиной, тот выстрелит себе в висок. Первым тащу я, потому что американец первым стрелял…
Он сорвал с головы Сорнякова кепи, бросил туда гильзы и перемешал.
– Стоп! – закричал Сорняков, когда Крекшин вытащил гильзу, взглянул на нее и бросил себе под ноги, пробормотав: «С царапиной». – Что-то ты мне не нравишься. Покажи гильзу!
Царапина была на месте. Крекшин поднес пистолет к виску. На Сорнякова и Половинкина нашло какое-то оцепенение. Разумом они понимали, что нужно остановить Крекшина, выбить из рук пистолет и скрутить ему руки. Но нервы обоих были так измотаны, что они стояли и с глупейшими лицами смотрели, как человек убивает себя.
Звук выстрела раздался одновременно с женским визгом. Сорняков и Джон увидели Варю Рожицыну. Она мчалась к ним через поляну в мокром сарафане, прозрачном от утренней росы. Джон поймал себя на том, что невольно любуется ее молодым сильным телом, полными упругими ногами, выпуклым животом, облепленным мокрой тканью, крупными сосками грудей и мужского покроя трусиками, видными сквозь мокрый сарафан. Она была прекрасна, как женщины Ренуара, и стремительна, как греческая богиня.
Джон опомнился и бросился к Крекшину. Тот лежал на боку, скрестив руки на груди, словно в молитве, и подтянув к животу колени, словно младенец в утробе матери. Он дрожал. Вернее, содрогался. Верхняя часть лица была залита кровью, на лоб некрасиво налипли черные пряди волос, напитанные кровью.
«Предсмертная агония!» – испугался Половинкин.
– Чего застыли, болваны! – сердито сказала Рожицына, осмотрев рану. – Помогите мне! Да живой он, живой! И рана, в общем, пустяковая.
Сорняков истерически хохотал.
– Вот к-козел! – заикаясь, говорил он. – В собственную г-голову не поп-пал! Сам в себя п-промахнулся! Это он сп-пециально, п-падла! Чтобы меня п-подставить!
– И вовсе не специально! – возразила Варя. – Он в висок себе целил, я видела! Но когда я заорала как резаная, он голову повернул, вот пуля вскользь и прошла.
Достав из сумочки йод, вату и бинт, она быстро обработала и перевязала рану.
– Вот так, родненький! – приговаривала она. – Потерпи, ничего страшного. До свадьбы заживет.
В руках Вари голова Крекшина казалась не головой, а головкой. И весь он показался Половинкину жалким и маленьким. Как он мог согласиться на дуэль с этим младенцем!
Крекшин уже не лежал, а сидел на траве, обхватил руками колени и глядя перед собой невидящими глазами. Все приказы Вари он выполнял смиренно.
– Смотри! – прошептал Джону Сорняков. Он держал что-то на ладони. – Гильза! Царапина – видишь?
– Ну и что?
– Это другая гильза. Не та, что он из кепки достал.
Сорняков хлопнул себя по лбу:
– Вспомнил! Когда-то я пометил все три патрона. Славка, когда показывал нам гильзы, одну положил царапиной вниз. Интересно, нарочно он это сделал или нет?
– Конечно, нарочно! – воскликнул Джон, вспоминая детали. – Зачем он бросил гильзу себе под ноги? Чтобы мы засомневались, что на ней есть царапина. Таким образом он отвлекал наше внимание от второй гильзы. Твой приятель неплохой психолог!
– Когда этот психолог оклемается, а ему так морду набью, мало не покажется! – процедил Сорняков.
– Кстати, – через несколько секунд сказал он. – Мы перешли с тобой на «ты». Это значит, нужно пить брудершафт.
Сорняков достал из кармана четвертинку, свернул ей крышку, обхватил руку Джона вокруг локтя, сделал несколько глотков и передал остаток Половинкину. Джон хотел протестовать, но вздохнул, посмотрел на хмурое августовское небо через бутылочное стекло и в два глотка прикончил чекушку.
– Странно, – удивленно говорила Варя, глядя на часы. – Одиннадцать часов, а в Нескучном – никого. А ведь сегодня воскресенье.
Выходившие из сада четверо молодых людей являли трогательное зрелище. Впереди шли Рожицына и Крекшин. У Крекшина кружилась голова. Он обнимал Варю за шею, она заботливо поддерживала его. На его безнадежном лице было написано: «Брось меня, сестра!» Позади, метрах в шести, тоже обнявшись, весело шагали полупьяные Джон и Сорняков. Совершенно «случайно» у Сорнякова обнаружилась еще одна бутылка водки. Они были бесконечно влюблены друг в друга и во весь голос орали песню “Good buy, America!” . Сорняков ужасно фальшивил по части мелодии, но английское произношение у него оказалось превосходное.
– Подлый народ, – ответил Сорняков. – Нажрутся в субботу, как свиньи, и всё воскресенье дрыхнут, хрюкая в одеяло. Слушай, американец, чего я в тебя такой влюбленный?
– Ты вообще любишь людей, – сказал Джон.
– Я? – изумился Сорняков. – Я их ненавижу! Ты думаешь, зачем я купил макаров? Чтобы, когда станет совсем невмоготу, выйти ночью и замочить какого-нибудь бомжа.
