– Не сомневайтесь! Я слышал конец их разговора. Слава напечатает стихи дочери этого индюка так, что это будет издевка, но меценат этого не поймет и останется доволен. А приятели Крекшина будут хохотать над ним.
Джон не заметил, как они снова оказались на кухне. Священник с распаренным лицом продолжал глотать обжигающий чай.
– Что, Петр Иванович, похмельный синдром? – с насмешливым участием спросил Барский. – Крепко, крепко вы вчера с Сидором Пафнутьевичем поспорили о вопросах веры!
В кухне появились еще трое… Внешность одного из них привлекла внимание Джона. Он не мог вспомнить, где он видел это прозрачное, точно снедаемое необратимой болезнью лицо, эти утонченные черты, прямые волосы с косой челкой, перечеркнувшей мраморный лоб, этот взгляд, неподвижный и обращенный вовнутрь или проникающий сквозь людей и предметы, как если бы ему было больно касаться грубого материального мира.
– Кто это? – тихо спросил он Барского.
– О-о! Это замечательная личность! – с почтительностью отвечал Лев Сергеевич. – Кирилл Звонарев, поразительный русский тенор! Исполняет романсы, предпочитая самые редкие и сложные. Его нельзя слушать без слез, если в вас есть частица внутреннего русского , по выражению Пришвина. А в вас, Джонушка, непременно эта частица есть. Ах, если бы он согласился нынче петь! Вот мы его самого спросим…
Барский подошел к Звонареву и вежливо поздоровался. Певец отвечал слабым голосом.
– Специально из Питера? – спросил Барский.
– Нет, проездом…
– Будете петь?
– Я обещал Перуанской.
– Зачем вы спрятались на кухне?
– В комнатах очень накурено.
– Да-да, ваша астма… Вам, голубчик, нельзя жить в Ленинграде. Почему вы отказались уехать в Италию?
Звонарев мягко улыбнулся, но в этой улыбке чувствовался твердый ответ: нет, он не уедет в Италию. Барский хотел познакомить Половинкина со Звонаревым, но в этот момент от стены отделился коренастый невзрачный парень с распухшим лицом и нагловатыми глазками.
– Витя? – не слишком дружелюбно сказал Лев Сергеевич. – И ты здесь? Как расходится твой последний роман?
– Сегодня подписал договор на пятый тираж, – самодовольно ухмыльнулся романист. – Как всегда, надули! Но я не внакладе. Мне наплевать на русские гонорары. Зарубежных-то переводов я им не уступил. Между прочим, завтра подписываю договор на телевидении. Вот где настоящие деньги! Они говорят: вставь в новый роман, чтобы герой курил такую-то марку сигарет. Озолотишься на рекламе. Вот говорю, блин! Где ж вы раньше были? Слушайте, Барский! Сид сказал, вы привели какого-то американца. Это реальный человек или фуфло? Познакомьте меня с ним!
– С удовольствием! – засмеялся Лев Сергеевич. – Джон Половинкин – перед вами! Джон, познакомьтесь! Виктор Сорняков, романист, автор романа «Деникин и Ничто». В свою гениальность верит больше, чем в реальность существования мира. Виртуальная личность! Когда-то в институте был моим первым учеником.
Сорняков заржал.
– А помните, как вы меня на экзаменах гоняли? А я над вами издевался.
– Когда это? – заинтересовался Барский.
– Билет о Достоевском… Позднее творчество… Я ни хрена не знаю. Выхожу. И начинаю парить вам мозги каким-то рассказом Достоевского, якобы малоизвестным. Стиль, идейное содержание… На самом деле этот рассказ я сам тут же сочинил. Вы мрачнеете, но слушаете. Потому что кто его знает, этого студента? Может, он такое у Достоевского читал, чего вы не читали. Тем более ужасно на Достоевского похоже.
– Вспомнил!
– Мы потом всей общагой над вами ржали!
Барский задумался.
– Знаете, Витенька, ваш рассказ действительно был в духе Федора Михайловича. И гораздо лучше вашего нынешнего романа.
– Лучше, хуже – какая, хрен, разница? – Сорняков презрительно скривился. – Лучше то, за что платят лучше, как Крекшин говорит. Спасибо ему, отцу родному, спас человека! Не то я до сих пор писал бы стихи, где облака пахнут рыбой.
Сорняков повернулся к Джону:
– Вы деловой человек?
– Едва ли.
– Я передам вам через Льва Сергеевича свои книги. Внимательно их прочитайте. Кстати, меня уже перевели в Америке. Я люблю Америку. Когда я впервые оказался в Нью-Йорке, я понял, в чем смысл жизни.
– ???
– Всё очень просто. Можно целую жизнь проторчать в вонючей квартире, в загаженном кошками подъезде, жуя дрянную котлету. А в это время настоящая жизнь пройдет мимо.
– Это возможно и в Нью-Йорке.
– Да, но в Нью-Йорке это понимаешь, а в Москве – нет.
Не дожидаясь ответа, он быстро вышел из кухни.
Неожиданно в разговор вступил Чикомасов.
– Этот молодой человек, – сказал он, – мне очень не понравился.
Это было сказано так простодушно, что все рассмеялись.
– Вы меня не поняли, – обиделся священник. – Я хотел сказать, что он мне как раз очень понравился. Но мне не нравится то, что с ним будет.
– Ничего с ним не будет. – Барский махнул рукой. – Вернее, с ним все будет хорошо. Еще ничего толком не написал, а денег куры не клюют, не вылезает из-за границы и сюда приехал на собственном «мерседесе».
– Вы не правы, – сурово возразил Петр Иванович. – Этот молодой человек очень страдает. Что касается «мерседеса», то это только убеждает меня в его несчастье. На «мерседесе» в Царство Божие не въедешь, а вот в ад – запросто.
– У него глаза человека, который сам мучает свою совесть, – продолжал Чикомасов. – Обычно совесть мучает человека. Люди ошибаются, полагая, что совесть это нечто отвлеченное. В каждом человеке есть орган совести, и он поражается грехами, как поражаются болезнями печень или мочевой пузырь. Однажды человек начинает серьезно страдать от больной совести. Но вылечить ее можно только раскаянием. Ведь что такое раскаяние? Это очищение духовного организма. Это как обновление крови или вывод из тела шлаков. И чем больше запущен орган совести, тем это сделать сложнее. А ваш бывший ученик, Лев Сергеевич, наоборот, сам сознательно мучает свою совесть. Он с ней обращается как с женщиной, которую терзаешь именно потому, что слишком ее любишь.
– Но зачем? – удивленно спросил Джон.
Чикомасов горько вздохнул:
– Зачем вообще люди мучают себя и друг друга?
– За свое поведение человек отвечает сам, – строго сказал Половинкин. – Бог дал людям свободу выбора: грешить или не грешить.
– Это – правда, – согласился Чикомасов, – но не утешает. И потом, в жизни встречается порода людей… – не знаю, как это объяснить – которые наказаны ни за что. Они бы и рады быть хорошими, а не получается. Вот сидит на скамейке инвалид от рождения, люди проходят мимо и сокрушаются: за что его, бедненького, Боженька наказал? А ведь среди этих физически здоровых людей есть такие, которые также от рождения наказаны нравственно. А за что? Может быть, за грехи своих родителей… Ваш господин сочинитель из их числа. Он очень страдает, поверьте мне! И мучает себя, как мучают себя и окружающих безнадежные инвалиды.
