Они помолчали.
– Одного не могу понять, Василий, – снова не выдержал Соколов. – Почему тебе такая поблажка вышла? Нет, ты не подумай, я не в обиде, я за тебя рад. Но все-таки – объясни! Может, за ногу твою тебя простили? Может, грешил ты на земле меньше, чем я?
– И нога ни при чем, и грешил я не меньше твоего, – возразил Половинкин. – Я ведь, Максим, когда в Город перебрался, то Василису свою подумывал бросить. Нашлась одна вдовушка, небогатая, с отдельной квартирой. Пригрела инвалида и давай нашептывать: бросай, мужичок, свою деревенскую рвань, заживем с тобой чисто и весело. И я согласился. И о Лизавете уже не думал. Но спас Господь! А сюда я попал благодаря Василисе. Это вы, на земле, думаете, что она дурочка, сумасшедшая, а на самом деле ее Господь от соблазнов мира укрыл и великой молитвенницей за души наши поставил. Вот она меня первого у Бога и вымолила, голубушка моя ненаглядная!
– Муж через жену спасется, – вспомнил Соколов.
– А?
– Это я так. Еще скажи: как вы живете, что делаете? Крепко стоит колхоз? МТС восстановили? Школа работает?
Половинкин засмеялся:
– Нет здесь никакого колхоза, Максим. И МТС нет. А школа? Вот она… смотри вокруг! Тут тебе и класс, и доска, и учитель.
– Понял. Значит, никакой цивилизации? Каменный век? Ни электричества, ни телевидения?
– Золотой век! Золотой, Максим! Неужели ты еще не догадался, что в мужицкий рай попал, о котором каждый крестьянин втайне мечтает, кем бы он по жизни не был, хоть генеральным секретарем КПСС? Но этот рай не навсегда. Однажды для каждого из нас, как для тебя нынче, наступит Ночь, и отправимся мы сквозь тьму и холод к Богу ответ держать. За всё и за всех. А пока работаем и молимся, молимся и работаем. Готовимся к ответу. Вот и вся школа.
Соколов слушал его молча. Потом сказал быстро:
– Пошли! За полдень уже, времени мало осталось.
По дороге он вдруг спросил:
– А Лизавета? Она… здесь?
Заплакал Половинкин. Потемнело его лицо.
– Нет нашей Лизоньки, – прошептал Василь. – И никто не знает, где она, даже Василиса не знает. Похитил кто-то Лизину душеньку, враг человеческий похитил.
– Ничего, – уверенно сказал Соколов. – Кажись, появился человек, который и вражине рога свернет, и Лизавету из плена выручит.
– Кто это? – удивился Половинкин.
– Хрен в пальто. Внук твой, ясно?
В уже подступающей темноте, сильно опаздывая, Максим короткой дорогой, напрямки, бежал к речке Красавке. Неужто он все же подвел Шамиля? Ох, влетит Небесному Воину от его начальства! Ночь опускалась быстро, как бывает в конце лета в этой лесостепной, причудливо холмистой полосе России. Кажется, только-только полыхал закат, и уж не видать ничего вокруг. Лишь звезды горят сумасшедшие, как в планетарии.
Соколов думал, что татарин ждет его с нетерпением, но ошибся. Голый, оставив на берегу белые порты и рубаху, Шамиль вместе с конем купался в реке. Красавка – речка мелкая, но в этом месте образует омут. Там и плавали Шамиль с жеребцом, являя собой единое диковинное тело. Соколов не стал окликать татарина, сел на ствол прибрежной ветлы, росшей параллельно земле.
Ах, какой чудесный день! Благодарю Тебя, Господи! Ведь в самом деле – милость оказал! Теперь, куда бы ни послали, вечно будут перед его глазами родные лица. Вечно будет плакать в душе гармонь Анастаса, пасечника, а на губах гореть вкус его меда.
– Вернулся? – спросил Шамиль, выходя из воды.
– Думал, сбегу? Спрячусь в стогу сена?
Соколов поднял на него глаза и обомлел. Перед ним стоял уже не Шамиль, но прекрасный отрок с Красным Конем. Освещаемые последними, жарко алыми лучами августовского заката, они пламенели на фоне бледневшего неба и словно бросали вызов всему, что находилось вокруг и недавно казалось Соколову самым красивым в мире. Вдруг и речка с ее петлистыми, поросшими красноталом берегами и сладкой тинистой водой, и бесконечные медоносные поля, источавшие дурманящий запах даже ночью, и загоревшиеся теплые огни родной деревни – все это показалось Соколову ничтожным перед этой торжественной и какой-то нездешней красотой.
– Ты кто? – изумленно спросил он.
– Я тебе говорил. Я Небесный Воин, твой ангел-хранитель. Ты что – не поверил мне?
– Теперь верю, – прошептал Максим.
– А это Красный Конь. На нем святой Георгий облетал Россию, и там, где ступала нога Коня, пробивался святой родник, который ты видел нынче.
– Верю, – шептал Соколов.
– А это, – грозно продолжал отрок, перстом показывая на него, – твоя гордая маленькая душа, которая ныне же должна идти к Богу, хотя не знает ни единого слова, чтобы держать ответ перед Ним.
– Я готов, – выдавил из себя Соколов.
– Нет, капитан. Ты так и не понял самого главного. Я мог бы объяснить это тебе, но мои слова показались бы тебе слишком простыми, знакомыми и ничего не значащими, как это было с тобой не раз.
– Не покажутся.
– Ты уверен?
– Да.
– Почему ты так уверен в себе, Максим? Ведь ты отправляешься в Вечную Ночь, не захватив с собой даже тонкой восковой свечи. Даже крошечного степного светлячка, Божьего насекомого, посланного людям для напоминания о Ночи, ты не догадался взять с собой. Но и это не самое страшное. Ты был со своими родными, и ты ни разу не спросил их, зачем они здесь? Бог наложил молчание на их уста, но почему ты не заметил умоляющего взгляда твоей матери, которая безмолвно кричала тебе: «Спроси, Максим!» Ты не задумался, отчего был так печален твой отец?
– Потому что нам скоро расставаться.
– В общем, ты ничего не понял, Максим. Я сделал для тебя, что мог. Теперь прощай. Увидимся, нет ли – я не знаю.
Шамиль как был, голый, вскочил на Коня. Они без разбега вознеслись, вспыхнули красным пламенем на фоне неба.
– Шамиль! – смертельно испугался Соколов. – Вернись, мне страшно! Не покидай меня одного в Ночи, Ангел Небесный, Хранитель мой Святой!
– Нельзя! – донесся слабеющий звук. – Здесь Сам Бог за тобой смотрит!
И снова Соколов был один-одинешенек, как рано утром на площади. В третий раз после смерти он огляделся, но ничего не увидел, только тьму и звезды. И подобно звездам, но куда теплее, горели вдали огни Красного Коня. Но Соколов знал, что туда ему больше нельзя, потому что отпуск кончился и потому что никогда еще Максим Соколов не нарушал своего офицерского слова.
Пора идти в Ночь.
Соколов встал и оправил рубашку. Жаль, не захватил с собой в парк еще и кителя, понадеявшись на теплую ночку. А ночка-то вон она как обернулась. Ну да чего теперь… Пора так пора…
Но что это, боже!
За Красавкой, за полем, бугром выгнувшимся до горизонта, начинался восход. Солнце еще не показалось, но небо уже алело и разгоралось так же стремительно, как гасло несколько минут назад. И был этот восход так прекрасен, что Соколов не столько удивился ему, сколько залюбовался и пожалел, что нет рядом Орлика и Шамиля, потому что втроем любоваться было бы куда веселее. Кто-то тронул его за плечо.
