— Но почему он не скажет Варе? — поинтересовался Джон.
— Потому что гордый. Это, понимаешь, в нашем человеке самое-самое гнусное — сатанинская гордыня и постоянный стыд. Ты обращал внимание, как овчарки какают? Какая у них скорбная морда. Вот это русский человек. Гадит при всех и мучается от стыда.
— А ты? — спросил Джон, по-новому глядя на Сорнякова. — Вчера один человек… священник, помнишь? — сказал, что ты ужасно страдаешь.
— Поп это сказал? Ну, это неудивительно. Это у них профессиональное.
— А еще Барский передал нам сюжет рассказа, который ты сочинил «под Достоевского».
— Терпеть не могу Федора Михайловича! Уж больно русская судьба! Сперва поиграл в революционера, потом чуть не обтрухался во время казни, отбарабанил законный срок и еще имел наглость проповедовать. И всю жизнь смотрел, как по его ногтю ползает мужик Марей, и молился ему: «О великий русский мужик Марей! О средоточие духа!» А Марей в благодарность в семнадцатом году резал, как овец, таких же интеллигентов.
— Ты слишком много ругаешься, — покачал головой Джон. — Я же вижу, ты не такой, каким стараешься казаться.
— А ты такой?! — Сорняков схватил Джона за грудки и притянул к себе, жарко дыша перегаром. — А они (он показал на Варю и Славу) такие?! А Барский?! А Палисадов?! А Перуанская?! Все хотят казаться лучше, чем есть! А я не хочу, слышишь! Я не буду, живя на помойке, бриться и надевать смокинг. За это меня и любит молодежь. Она чувствует правду! Я говорю с ними на том языке, на котором все думают, но не хотят говорить! Вот ты… Скажи, только честно: когда увидел Варьку, мокрую и почти голую, в черных мужских трусах, ты о чем думал?
— Ерунда какая, — возмутился Половинкин, сжал кулаки и пошел на Сорнякова.
— Но-но! — предупредил Сорняков, отступая и выставив руки с растопыренными пальцами. — Я тебе не Сидор. У меня разряд по карате. Не нужно заставлять Варьку снова работать.
Джон опустил кулаки.
— Я понял, — сказал он, — ты меня провоцируешь. Но ничего у тебя не выйдет. Все равно ты хороший человек.
— Заткнись! — завизжал Сорняков, и его лицо перекосилось. — Я свинья! Я циник! Я у собственной матери квартиру в Костроме отобрал, чтобы себе в Москве халупу купить. Она теперь у сестры живет. Сестра нищая, муж пьет и мать мою бьет, а я ей ни копейки денег не посылаю, хотя у меня их куры не клюют, никак все пропить не могу.
— Врешь! — закричал Джон, приходя в возбуждение. — Ты все время врешь!
— Вру, — мгновенно согласился Сорняков. — Про мать соврал. А зачем?
— Потому что ты себя боишься! Правильно Петр Иванович про тебя говорил: нельзя так себя истязать!
— Петр Иванович… — задумался Сорняков. — Ах да, этот поп. Слушай: вы это с ним серьезно? Скажи — серьезно? Вас что, серьезно волнуют мои комплексы?
— Да не комплексы, картонная мудилка! — сказал Половинкин, подражая Сорнякову. — А ты сам, какой ты есть на самом деле!
— Правда? — недоверчиво спросил Сорняков, подходя к Джону и заглядывая ему в глаза.
— Правда.
— Ладно, я подумаю. Хотя все это полная… Айда догонять молодоженов!
— Молодоженов? — на ходу спрашивал Джон. — Ты думаешь, они поженятся? Но ведь у Вари…
— Ребенок от Сидора? Ну и что? Славке это по кайфу. Он спит и видит, как бы ему ради Вареньки пострадать. А тут такое везение…
Рожицына и Крекшин дожидались их за воротами сада. На лице Крекшина застыло выражение серьезности и ответственности, которое очень не шло ему. Варя смеялась, как показалось Джону, неискренне.
— Вообразите, мальчики! — захлебываясь, сообщила она. — Слава только что предложил мне руку и сердце.
— Что я тебе говорил? — шепнул Сорняков и громко произнес: — Поздравляю, дети мои!
— Во-первых, перестань делать вид, что тебе смешно, — строго сказал Варе Крекшин, делаясь похожим на раненого комиссара. — Потому что тебе совсем не смешно. Во-вторых, я еще раз, при свидетелях, предлагаю тебе выйти за меня замуж.
Рожицына перестала смеяться.
— Но, Слава… Ты же знаешь… Я…
— Эх, Варюха, — вмешался Сорняков и обнял Рожицыну за плечи, — да кто ж в Москве не знает, что ты брюхата? Один только Джон не знал, и то потому, что недавно прилетел.
— Подожди, — нахмурилась Рожицына. — И Сидор знал?
— Конечно.
— А кто ему сказал?
Бледное лицо Крекшина пошло красными пятнами.
— Заткнись! — запоздало крикнул он.
— Сам заткнись, — спокойно сказал Сорняков. — Давно хочу тебя, Варенька, спросить. Вот ты, блин, такая умная, но почему ты такая дура? Ты из кого себе подружку сделала? Кому секреты свои доверяла? Смотри, до чего ты своего Ромео довела! На нем же лица нет. Голова обвязана, кровь на рукаве. Так и до импотенции недолго…
— Я убью тебя! — завопил Крекшин и, потеряв равновесие, чуть не упал. Его вовремя подхватила Рожицына.
— Вот, Варвара, — иезуитски-назидательным тоном продолжал Сорняков, — довела человека. Регулярно кого-то убивать хочет.
— Славочка, я не зна-ала! — заплакала Варя. — Что ж ты, дурачок, мне ничего не сказал?
— Ты, Варя, случайно не смотрела фильм Кончаловского «История Аси Клячиной, которая хотела выйти замуж, но не вышла, потому что гордая была»? — спросил Сорняков.
— Смотрела…
— Это Андрон про нашего Славу снял. Он мне сам рассказывал.
— Чушь какая, — сказала Варя, испуганно глядя на Сорнякова. — Когда Кончаловский это снимал, Слава еще ребенком был.
— А он и сейчас ребенок. Со своей стороны, я бы не советовал тебе выходить за него и брать на себя ответственность за второе дитя. Но если ты не сделаешь этого, он либо Сидора зарежет, либо себя зарежет, словом, непременно кого-нибудь зарежет, это я тебе гарантирую. Я даже не уверен, что мы с тобой живыми дойдем до метро.
— Я согласна!
Сорняков отвесил ей низкий поклон.
— Спасибо тебе от всего русского постмодернизма!
Крекшин глупо улыбался.
Глава двадцать первая
В Москву! В Москву!
Отправив Прасковью на метро к двоюродной сестре в Сокольники, Соколов, широко улыбаясь, вышел на площадь Курского вокзала.
— Ну, здравствуй, что ли, столица! — вслух произнес он.
— Сами с собой беседуете, товарищ капитан? — спросил его через открытое стекло белой «Волги» молодой белобрысый таксист, вкусно затягиваясь сигаретой «Столичные».
— Здорово, малой! — обрадовался Максим Максимыч. — Вот так сервис! Не успел я с Москвой поздороваться, а мне уже такси подают. Откуда знаешь, что я капитан? Я вроде бы в штатском.
