Услыхав вопрос Ознобишина, Чемадуров от возмущения выронил Воробья, и тот, не удержавшись в руках учителя, рухнул на землю, как мешок с мукой.
— Что за вопрос? Первым грузим ЧЕЛОВЕКА! — закричал Семен Маркович, тыча большим корявым пальцем с двумя золотыми перстнями в валявшегося на земле Воробья. — ЧЕЛОВЕКА, понял? ЧЕЛОВЕК — это звучит ГОРДО!
— Позвольте не согласиться с вами, Семен Маркович, — отвечал учитель, не делая никакой попытки поднять с земли Воробья. — Гордого человека придумали Фридрих Ницше и Максим Горький. И оба ошибались. Человек — это звучит ДОСТОЙНО.
— Вот я и говорю, — не стал вдаваться в философские споры Чемадуров, — первым в машину грузим достойного человека, а потом колбасу с курятиной.
Воробья усадили рядом с дьяконом, и они обнялись, как парочка влюбленных.
— Запевай! — крикнул Воробьев.
Прощайте, скалистые горы!
На подвиг отчизна зовет!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход!
— Слушай, Петя, — просунувшись через открытое стекло в салон «Нивы», поинтересовался Чемадуров, — а это кто такой?
— Отец Тихон-то?
Чикомасов поманил пальцем Семена Марковича и что-то долго шептал ему в ухо.
— О как! — восхитился Чемадуров. — Епископ? Авторитет, значит, ихний! И сам отказался? Мужик! Прям как я! Мне ведь, Петенька, Палисадов чуть не всю Россию предлагал. Бери, грит, газ, нефть, алюминий. А я грю — нет, Димочка! Ты фильм Шукшина «Калина красная» смотрел? Просто так в нашем мире ничего не дают.
Когда отец Тихон сел рядом с Чикомасовым, Чемадуров подошел к нему и почтительно склонил голову.
— Простите, отче!
— Пшел! — строго крикнул на него Тихон. — И дружков своих в шею гони! Во всем слушайся Ознобишина. Это умница, он губернатором будет.
Чемадуров рот открыл от удивления.
Чикомасов рванул с места.
Глава двадцать седьмая
Недошивин делает заявление
Когда Недошивин закончил свою речь, в Малом зале Центрального дома литераторов воцарилось долгое молчание. История, рассказанная начальником службы охраны генерала Палисадова, была столь невероятна, что даже самые матерые журналисты задумались.
Два десятка недоверчивых глаз были устремлены на полковника, он же смотрел на журналистов подчеркнуто равнодушно. Недошивин ждал вопросов, понимая, что они его в общем-то не интересуют. За исключением одного, ради которого он и устроил эту пресс-конференцию.
Из всех собравшихся на Недошивина не смотрели только двое. Первый — администратор писательского клуба ЦДЛ двадцатисемилетний поэт-графоман по фамилии Гапон, доставлявший ему массу неприятностей. Свои стихи-верлибры Миша Гапон печатал под псевдонимом Михаил Светлый. На сходство этого псевдонима с Михаилом Светловым ему не раз указывали ревнивые собратья по писательскому цеху, но все подозрения в попытке прилепиться к чужой славе Гапон решительно отвергал.
— Что поделать, если я действительно светлый? — говорил он, глядя на собеседника голубыми наглыми глазами. — Так я вижу, так чувствую этот мир! Были вот Горький, Бедный, Черный… А я Светлый, понимаешь, старик! От моих стихов свет исходит!
Получив административную должность в ЦДЛ, Михаил вполне оправдал свою настоящую фамилию. Он умело и с подозрительной опытностью стравливал писателей «левого» и «правого» лагерей, «евреев» и «русопятов», как он их называл. Публичные дискуссии заканчивались вызовом милиции, так что в конце концов начальник Центрального РОВД отдал приказ заранее посылать на эти дискуссии милицейские наряды.
Вторым человеком, не смотревшим на Недошивина, но что-то быстро писавшим в блокнот, был Арнольд Кнорре, молодой перспективный адвокат, раскрутивший шумное «кремлевское дело» о тайных счетах КПСС в зарубежных банках. Непонятно было, откуда он узнал о пресс-конференции. Первым условием Недошивина, которое он поставил Мише Гапону, было оповестить только журналистов и только за два часа до начала собрания, а до этого часа икс молчать о готовящейся конференции как рыба.
Услышав про условие, Гапон почувствовал опасность и хотел отказаться. Но полторы тысячи долларов, выложенные полковником на администраторский стол, сломили природный инстинкт самосохранения, и Миша согласился, сам себе удивляясь. И ведь понимал, дурак, что одно дело стравливать писателей и совсем другое — касаться реальной политики.
Это не скандал. Это политическая бомба!
Глядя на притихших журналистов, Недошивин приметил Гапона.
— Не волнуйтесь, Михаил Яковлевич! — крикнул он через журналистские головы. — Господа, я забыл вам сказать, что администратор клуба Михаил Гапон оказался причастен к пресс-конференции под моим давлением. Письменный приказ о несколько странной организации этой встречи, подписанный мной, находится в его портфеле. Полюбопытствуйте!
Но Гапон журналистов не интересовал. Их прорвало.
— На каком основании мы должны вам верить? — крикнул корреспондент «Московского комсомольца». — В свете неудавшегося государственного переворота ваше заявление пахнет попыткой реванша. С кем вы, полковник Недошивин?
— Вы хотите сказать, что я сделал заявление, чтобы опорочить генерала Палисадова, а вместе с ним президента?
— Именно. В вашей истории нет реализма. Это, извините, не заявление, а сентиментальный роман.
— Роман так роман, — весело отвечал Недошивин. — Где еще рассказывать романы, как не в Доме литераторов. Предлагаю вам заголовок для статьи: «Романист в штатском».
Недошивин шутил, но глаза его были серьезны. Цепким взглядом он искал в группе корреспондентов того, кто задаст ему главный вопрос.
— Если все, что вы рассказали, правда, можно ли предположить, что генерал Палисадов до сих пор находится под воздействием того психотропного препарата, которым вы накачали его двадцать лет назад? — спросил обозреватель «Московских новостей».
— Хороший вопрос, — сказал Недошивин. — Не исключаю. После того как в Комитете отказались от использования препарата, его свойства и длительность воздействия никем не анализировались.
— Под чьим влиянием находится генерал?
— Теоретически — под чьим угодно. Первого встречного авантюриста. Но реально, я думаю, он всецело во власти Родиона Вирского.
Микрофон схватила молодая сотрудница «Независимой газеты» Анастасия Подъяблонская. После нашумевшей статьи «Из жизни насекомого: писатель Сорняков как зоологическое явление» Подъяблонскую стали посылать на самые скандальные, то есть самые ответственные задания.
— Что вы чувствовали после убийства Елизаветы Половинкиной? — сурово поджав губы, спросила она.
Недошивин просиял.
Он ждал этого вопроса и посмотрел на Подъяблонскую с нескрываемой благодарностью.
