— Так когда вас ждать, Тусечка? — через каждые десять шагов вопрошала Муся.
— Ну ты меня достала! — через каждые пятнадцать шагов огрызалась Праматерь. — Знаешь же прекрасно, что вернемся через две недели.
— Это точная дата или возможны разночтения?
— Я же тебе обратные билеты показывала! Какие тут могут быть разночтения, нах!
— Билеты — вещь обманчивая… — Муся, как человек, долгие годы занимавшийся наукой, была склонна к обобщениям, ассоциациям и реминисценциям. — У меня тоже как-то были билеты на руках. И не куда-нибудь, а в Будапешт, на практическую конференцию по агамам, кнемидофорам и каскоголовым сцинкам… Но в самый последний момент не пришло подтверждение о выезде, и билеты пришлось сдать. О чем это говорит?
— Это говорит о том, что ты выжила из ума! — с готовностью откликнулась Праматерь. — Нашла, что вспоминать — историю сорокалетней давности. У нас давно другая страна, а ты все как будто при Брежневе живешь, Леопольде Ильиче.
— Добро бы при Брежневе, а вот пожила бы ты при Отце всех народов или при Хруще…
— Все, тема закрыта. И больше мы к ней не возвращаемся для всеобщего спокойствия. Мало того что приперлись на вокзал за полтора часа до поезда… По твоей, между прочим, милости… Такты еще и глупейшими разговорами всех изводишь.
— Я просто хочу призвать вас к тому, чтобы вы не задерживались, — Муся переносила все нападки со стороны Праматери с кротостью и терпением. — Не дай бог что-нибудь случится… Ты же знаешь — мы все и дня не протянем, сразу умрем. Вот прямо все и сразу, так и знай.
— Не каркай! Типун тебе на язык! Что это такое должно случиться?
— Ничего, — перепугалась Муся. — Ничего такого…
— Я вон Элизабэтиху вместо себя оставляю. Она за вами присмотрит, повеселит вас в свободное от работы время. Повеселишь, Элизабэтиха?
— Конечно, — Елизавета кивнула головой.
— Лизанька, конечно, прелестное дитя, — Муся тут же подхватила тему. — И мы ее любим, как родную… Но ты же знаешь, у нас в доме лежачая больная, Лялечка… И уход за ней требует известных физических и эмоциональных усилий. И жертвенности, свойственной лишь людям более зрелого возраста. Справится ли Лизанька — большой вопрос.
— Справится, — отрезала Праматерь. — Она и не с такими вещами справляется.
— Но Лялечка…
— Лялечка, угу! А раньше, до того, как ее парализовало, была Лялька-оппортунистка… Или как ты там еще ее обзывала?
— Василиск? — Муся закатила глаза, вспоминая, как звала когда-то бывшую проводницу Октябрьской железной дороги.
— Не то.
— Ложный вампир?
— Не то.
— Поясохвост?
— Мимо.
— Собакоголовый удав?
— Ого! Ты и так ее называла? Нет, не то…
— Жилатье?
— Точно! Как я могла забыть! Лялька-жилатье!.. Ты о Ляльке не переживай, о ней Элизабэтиха позаботится. Позаботишься, Элизабэтиха?
— Конечно, — Елизавета кивнула головой.
— Ухаживать за лежачими сложно… —
завела было волынку Муся, но Праматерь быстро заткнула ей рот и отправила к ближайшему ларьку за минеральной водой.
— А что это такое — жилатье? — поинтересовалась Елизавета у Праматери.
— А я почем знаю? Вроде какая-то страшно ядовитая тварь. То ли ящерица, то ли змея. Муся в свое время была крупным специалистом по пресмыкающимся, даже кандидатскую защитила. Ну, она тебе еще по ушам поездит с разными ползучими гадами, готовься.
— Уже приготовилась.
— Я там тебе инструкцию накорябала на десяти страницах — что, куда и как. Она в столе на кухне лежит, в верхнем ящике. Там же — бабло на первоочередные нужды. Уж прости, что припрягаю, но ситуация безвыходная. У двоюродной сестры рак в последней стадии, ей всего-то педеля осталась, а, может, и того меньше. Не поехать я не могу…
— Ну, что ты… Я же все понимаю. Не переживай о нас, все будет в порядке.
Муся вернулась из экспедиции в ларек без минералки и держась рукой за сердце.
— Ну, что еще не слава богу? — нахмурилась Праматерь.
— Ты бы видела эти цены, Тусечка… Это же ужас нечеловеческий… Маленькая бутылочка, фигулинка просто, а стоит, как целая цистерна «Вдовы Клико»… У меня рука не поднялась такие деньги платить…
— А ты что хотела, простота моя святая? За копейку канарейку, чтобы пела и не ела? Развитой социализм по пятаку кончился сто лет как, если ты еще не заметила. И наступил капитализм с человеческим лицом, с чем вас всех и поздравляю. Ладно, купим по ходу где-нибудь, идемте на платформу, что ли…
Поезд «Санкт-Петербург — Москва» был дополнительным, безнадежно пассажирским, со временем в пути двенадцать часов, вместо стандартных восьми. Праматерь с Аркадием Сигизмундовичем высаживались в Вышнем Волочке, чтобы потом пересесть на автобус и уже на нем добираться до неведомой Елизавете Удомли. Неведомой и совершенно невообразимой. То есть вообразить ее, конечно, можно было без проблем, — и тогда перед внутренним Елизаветиным взором являлось гигантское коровье вымя, раскинувшееся над блеклыми среднерусскими равнинами на манер холма. На верху холма, как раз между глядящими строго в небо сосцами, вкривь и вкось были понатыканы церквухи, монастырские обители, два элеватора, три силосных башни и один-единственный дом культуры под оцинкованной крышей. Почему элеваторов именно два, а башен — три, а крыша оцинкованная, а не, к примеру, черепичная, Елизавета объяснить не могла. Просто так видела — и все. А еще она видела деревянные домишки, яблоневые сады, и то, что Аркадию Сигизмундовичу совершенно замечательно живется с Праматерью Всего Сущего и ее старухами. В какой-то момент вопрос о сдаче его в детдом сам собой отпал за ненадобностью и больше никогда и никем не поднимался: щупальца Праматери могли дотянуться куда угодно, включая комиссии и подкомиссии районо и прочих ведомств. Что они и сделали, задушив в своих объятиях нужных людей. И вот теперь Праматерь с пацаненком ехали в Удомлю вместе, хотя Елизавета не совсем понимала, что такой маленький малыш будет делать в обществе умирающей Праматериной двоюродной сестры, силосных башен и церквух. Объяснение самое простое, сказала она себе, Праматерь не хочет расставаться с Аркадием Сигизмундовичем ни на минуту, вот и берет его с собой. Только она в этом никому не признается.
Елизавета — не исключение.
— …Пришли, кажется, — объявила Праматерь, останавливаясь возле плацкартного вагона с сакральным номером тринадцать.
И тут, как водится, началось представление. До того откровенно скучавший усатый тип в форменке и с биркой под лацканом
Паата Милорава
проводник
уставился на нее с нескрываемым восхищением и даже произнес, закатив глаза под веки:
