Дадли пытался рулить по какой-то занюханной улочке, проклиная каждую колдобину и гудками пытаясь разогнать толпу. Было душно и сыро; лица у всех блестели от пота.
— Заметили какие-то беспорядки? — спросил Дадли.
Я сказал, что нет.
— Эти люди, — сказал он, по-видимому, имея в виду мальчишек, лупивших кулаками по багажнику его машины, — известны как «счастливый народ Колумбии».
Пожалуй, «счастливый» плохо отражало их истинное состояние. Они явно пребывали в истерике: визгливые голоса; потные лица, вытираемые краями футболок, отчего изображенные на них физиономии кандидатов приобретали все более темный оттенок; звериные вопли из машин… Вот какой-то джип разогнался и врезался в дерево, из разбитого радиатора на землю полилась вода.
— Папочка купит ему новый, — заметил Дадли.
— И кто же это назвал их «счастливым народом Колумбии»? — поинтересовался я.
— Все, — сказал Дадли. — Вот почему здесь никогда ничего не происходит. Здешнее правительство вообще ничего не делает. Им нет нужды. Они знают, что их народ и так счастлив, и ничего для него не делают.
Некоторые машины и все до одного автобусы и фургоны были увешаны пальмовыми ветвями, прикрепленными на бамперах как раз над колесами. Это выглядело как тропическая декорация. Однако таковыми не являлись. Во время выборов колумбийцы любят пошутить, разбрасывая на дороге битое стекло и гвозди. Машина без таких пальмовых ветвей рискует проколоть шины, после чего ее пассажиры становятся легкой добычей толпы. Но если правильно привязать пальмовые ветви, они отлично сметают с дороги опасные осколки стекла и гвозди.
— Теперь я понимаю, что надо было вести себя по-умному и прикрепить эти штуки на мой автомобиль, — заметил Дадли. — Придется так и поступить, если я проторчу здесь до следующих выборов.
Дадли был черным. Он много лет проработал в Нигерии и Мексике. Он говорил по-испански, растягивая слова. Он утверждал, что никогда не попадал в такую дыру, как Барранкилья, и что ему частенько хочется удрать отсюда домой, в Джорджию.
— Вы достаточно насмотрелись на выборы?
Я сказал, что более чем. Я достаточно насмотрелся и на Барранкилью. В этом городе не было центра. Он состоял из сотни пыльных улиц, идущих под прямым углом друг к другу. На каждом углу — по автомобильной пробке, на каждой улице — гонки без правил. Солдаты занимают все избирательные участки, полицейские без толку дуют в свои свистки. Шумная музыка, шумные толпы. В передовой статье утреннего выпуска «Кроникл» я прочел: «Живя в демократическом обществе, часто приходится принимать его свободу на веру». С этой точки зрения все, что происходило в Барранкилье, можно было вполне назвать демократией, если принимать за свободу царивший здесь хаос. Выборы окружала какая-то скрытая суета, и толпы на улицах выглядели так, словно были готовы к тому, что что-то вот-вот случится.
Но ничего так и не случилось. На следующее утро все до единой партии провозгласили себя одержавшими победу того или иного толка. Возможно, это и было разгадкой. При диктатуре побеждает всего одна партия; при демократии латиноамериканского образца побеждают все, и такие противоречия неизбежно приводят к конфликту. Это напомнило мне футбол по-латиноамерикански. Счет голов, стратегия игры, да и сама игра практически ничего не значат. Главное чтобы толпа удовлетворила свои страсти. И в итоге все кончается свалкой, потому что, как бы то ни было, Барранкилья останется Барранкильей.
— Однажды я побывал в Буэнавентуре, — рассказывал мне один американец. — Мне сказали, что это самое ужасное место в Колумбии, и я не смог поверить, что где-то может быть хуже, чем в Барранкилье. Да, там было плохо, но все же не так плохо, как здесь.
Пока выборы шли своим чередом, немцы, англичане, ливийцы, американцы и даже японцы — все иностранцы, находившиеся в Барранкилье, равно как и члены Кабана-клаб, ждали, пока город откроют, на берегах плавательного бассейна или во внутреннем дворе отеля «Прадо». Женщины листали старые номера «Вог», девушки крутили настройку приемников, мужчины играли золотыми цепочками с распятиями у себя на шее; все флиртовали и убивали время. Меньше чем в миле отсюда на улицах сидели крестьяне с деньгами, полученными за свои голоса. Они ждали, пока город откроют, чтобы вернуться к себе в горы.
Была лишь одна вещь, связывающая воедино всех находившихся в Барранкилье: наркотики. Кто-то выращивал, кто-то продавал, кто-то покупал, кто-то курил. Почти все заключенные в тюрьме Барранкильи попали сюда за участие в трафике (Анри Шарьер
[39]
, написавший «Мотылька», провел год в такой же вот тюрьме после того, как сбежал с острова Дьявола), но гораздо больше было таких, кто успел нажить на торговле марихуаной миллионы. Для них даже придумали специальный термин: марихуанерос, то есть марихуанисты. Выгода от их занятия была особенно очевидна в Барранкилье — гораздо более очевидна, чем в любом американском городе, потому что трудно найти более бедный город, чем Барранкилья. Менее чем в миле от его убогих кварталов на пологих холмах, с которых открывается вид на низины Магдалены и туманную дымку над Карибским побережьем, рядами расположены улицы с самыми странными домами, когда-либо виденными мной. Это дома контрабандистов и дилеров, известных нам как пресловутая «мафия». Каждый дом выстроен как банковское хранилище. Он окружен высокими стенами или непроницаемой изгородью. Многие облицованы мрамором и при этом либо вообще не имеют окон, либо имеют окна в виде узких щелей-бойниц. Они не просто защищены от грабителей, они запросто выдержат полномасштабную осаду. По сравнению с этими твердынями защищенные от вторжения особняки миллионеров в Бель-Эйре в Калифорнии кажутся гостеприимными и уязвимыми домишками. Сразу возникает вопрос: откуда у нищих жителей этого города столько денег, чтобы отгрохать не один, а целый поселок этих странных домов, напоминающих одновременно и тюрьму, и мавзолей? Зачем здесь столько сторожевых псов, вооруженной охраны и проводов под током?
Чтобы найти ответ, достаточно взглянуть на карту. Барранкилья расположена в стратегически важной точке. Это перевалочный пункт. В горах к востоку от нее имеется множество укромных долин, где невозможно обнаружить поля марихуаны. Их прикрывает гористый мыс под названием Гуаджира. Это создает превосходные условия для культивирования марихуаны, и экономика Гуаджиры давно ориентирована на одну-единственную культуру. Знатоки трубочного табака узнаю́т его по вкусу и почтительно называют «колумбийским золотом». И большинство домов в этом странном пригороде Барранкильи принадлежат бывшим фермерам, создавшим капитал на торговле наркотиками. Потому что это баснословно выгодный бизнес и для фермеров, и для перекупщиков. Самолет без труда примет на борт тонну-другую сырой марихуаны, и контрабанда превратила Барранкилью одновременно и в центр торговли кокаином. Коку выращивают в Перу, контрабандой доставляют в Колумбию, обрабатывают в Кали, пакуют в Боготе, переправляют на побережье, и в Барранкилью она попадает вполне готовой к употреблению. Килограмм кокаина в США стоит около полумиллиона долларов. Риск велик, но и награда за него немалая.
