Это оказалась раздельная культура в разделенном государстве. Сами аргентинцы говорили мне, что у них имеется две страны в одной: горные районы на севере, где сплошные горы и живут полудикие племена, и «душные пампасы» на юге с их животноводческими фермами и необозримыми просторами все еще девственных территорий (слово «пампа» в переводе с языка аймара значит «простор»). Вам придется проехать не одну тысячу миль, чтобы эта двойственность стала явной, причем сами аргентинцы (как бы они ни превозносили свой якобы авантюрный национальный характер) предпочитают передвигаться лишь по давно проложенным и освоенным маршрутам Они почти все хорошо знают Чили, и кое-кто имеет понятие о том, что такое Бразилия. Они проводят уикенды в увеселительных заведениях Монтевидео. Те, кто побогаче, имеют загородные дома в оазисах Патагонии или в Барилоче. Но они почти не суются на север своей страны и практически ничего не знают — да и не хотят знать — об остальной Южной Америке. Упомяните Квито, и вам немедленно сообщат, что там чертовски тесно, грязно, бедно и скучно. О поездке в Боливию вообще лучше не заикаться. Если они и признают связи с другими странами, то только с Европой. Они с таким успехом воображают себя французами в душе и им так часто говорили, что их столица напоминает Париж, что они совершенно не испытывают желания побывать во Франции, чтобы удостовериться своими глазами, насколько это правда. Им предпочтительнее потратить свое время на восстановление родовых связей с Европой, и ради этого они во множестве отправляются в Испанию, и почти четверть миллиона каждый год ездят в Италию. Еще более смешными выглядят англофилы. Они не знают, как следует относиться к США, и это их постоянно бесит.
«Но что вы знаете об Аргентине?» — спрашивали у меня они, и, чтобы избежать очередной неуклюжей лекции — они явно чересчур стыдятся своих политиков, — я выдаю что-то вроде: «Ну, когда я приехал в Джули…», или: «Представьте себе, Кумайака такой милый маленький городок…», или: «Что меня поразило в Ла-Куйаке…» — никто из моих собеседников не то, что не бывал в Ла-Куйаке, но даже близко к границе не подъезжал. И если житель Буэнос-Айреса заводит разговор о приключениях в дальних странах, он сведется к огромным тараканам в пригородах Росарио.
Я прибыл в Буэнос-Айрес едва живой в самом начале удушающе жаркого сезона, именуемого здесь началом осени. Пять дней и ночей, пока мы ехали от Ла-Паса, совершенно вымотали меня. Я сильно простудился, у меня дергало раненную руку, и несколько дней ушло на то, чтобы прийти в себя. Я ничего не делал, только читал, пил вино и играл на бильярде, пока не почувствовал себя как прежде.
Наконец я счел себя достаточно бодрым, чтобы встретиться с моим аргентинским издателем. Я так и не смог до него дозвониться. Я слышал в трубке гудки, но никто не отвечал на мой звонок. Я решил посоветоваться об этом с портье в моей гостинице.
— Я никак не могу дозвониться по одному номеру, — пожаловался я.
— В Буэнос-Айресе?
— Да. Компания Карлоса Пелегрини.
— Но Карлос Пелегрини всего в четырех кварталах отсюда!
— Я бы хотел сперва позвонить.
— Вы гораздо быстрее найдете их, если пойдете пешком.
Я отправился к ним в офис и отрекомендовался автором трех изданий, которые увидел на полках в магазине в Тукумане.
— Мы ожидали кого-то более пожилого, — признался мистер Навейро, управляющий директор этой фирмы.
— Я и так чувствую себя постаревшим лет на восемьдесят после всего, что пришлось пережить, — заверил я.
В кабинет к мистеру Навейро вошла женщина, до которой дошел слух о моем появлении.
— В правительстве есть один генерал, который читал вашу книгу, — сказала она. — Он министр путей сообщения, и он с удовольствием предложил бы вам проехать на поезде до Сальты.
Я сказал, что уже успел побывать в Сальте или, по крайней мере, совсем близко от нее.
— Он бы хотел, чтобы от Сальты вы доехали до Антафагосты в Чили.
Я сказал, что предпочел бы этого не делать.
— А еще генерал хотел бы знать, куда вы направляетесь дальше.
Я сказал, что на юг, в Патагонию.
— Он сам выпишет для вас билеты. Когда вы отправляетесь?
Мне некуда было деваться, и пришлось договориться о дне.
— Надеемся, вам понравится у нас в Аргентине, — сказал мистер Навейро. — Мы пережили ужасные времена, но сейчас стало получше.
Судя по всему, так оно и было. Вот уже два года здесь не похищают политических деятелей. Мой приятель Брюс Чатвин, недавно вернувшийся из Патагонии, сказал, что «эскадроны смерти» либо отправились на каникулы в Уругвай, либо катаются на лыжах в Швейцарии. Изабель Перон
[50]
была смещена с должности и посажена под домашний арест в глухой деревне со своими милыми канарейками и горничной. Я выразил некоторое сомнение в последних сведениях о том, что в стране нет политических заключенных.
— Вы не найдете ни одного политического заключенного во всей республике Аргентине, — заверил меня полковник Дотти, управляющий национальными тюрьмами. — Это люди, обвиненные в попытках совершить государственный переворот, а не политические заключенные.
Вскоре после моего прибытия шестьдесят «обвиненных в попытках совершить государственный переворот» погибли в восстании заключенных в Буэнос-Айресе. Одни оказались застрелены, другие задушены.
Я не мог опровергать заявления мистера Навейро и не хотел показаться грубым. Он так рвался мне угодить. Не нужно ли мне отправить кому-то телеграмму или факс? А может, я прямо сейчас надиктую письмо этой милой секретарше? Мой номер в отеле достаточно удобен? Какие достопримечательности Аргентины я еще хотел бы осмотреть? Может быть, стоит немедленно отправить кого-то самолетом в Патагонию, чтобы он обо всем договорился до моего приезда?
— Ну что ж, — продолжал он, — полагаю, вы уже знаете, что наша страна — страна мяса. И чтобы отпраздновать ваше прибытие в Буэнос-Айрес, вам следует съесть хороший кусок мяса.
Я впервые в жизни видел такой огромный стейк — размером с подметку самой большой футбольной бутсы и цвета вареной свеклы. В этом престижном ресторане требовалось заранее оговорить не только сорт мяса, но и породу животного. Например, шейка, длиннорогий. Или филе, короткорогий.
— Да, сейчас у нас тишь да гладь, — разливался соловьем мистер Навейро, наливая вина. Он сказал, что Изабель Перон была настоящим ужасом, но что при этом многие сочувствуют ей, вместо того чтобы осуждать или ужасаться. Зато генерал Видела, за свой мрачный облик прозванный «Черепом» или «Скелетом», является милым скромняшкой. И теперь большинство народа верят, что с его помощью Аргентина вернется на путь цивилизации.
