Сувенирами в Тукумане считались предметы быта гаучо: попарно связанные болас, игрушечные кнутики, неимоверных размеров охотничьи ножи и еще солонки, фартучки, календари и шкатулки из кактусовых волокон — все с клеймом «Тукуман». Полки книжных магазинов выглядели намного представительнее всего, что я встречал до сих пор, или это во мне упрямо взыграло самодовольство при виде трех моих романов, переведенных на испанский язык? Я записал адрес издателя в Буэнос-Айресе: непременно навещу его, когда прибуду в город.
Больше мне в Тукумане было делать нечего, разве что купить пиццу: толстая пицца по-неаполитански, густо приправленная анчоусами. Это напомнило мне мрачное замечание, услышанное в Перу. «В Перу настали такие плохие времена, — сказал один мужчина, — что даже анчоусы покинули наши воды и уплыли подальше отсюда». По мере того как день клонился к вечеру, я все больше укреплялся в своей решимости покинуть Тукуман на «Северной звезде». Позднее я повстречался с Вольфгангом, и мы вместе отправились на вокзал. Он был счастлив. За последние двадцать четыре часа доллар подорожал на пять песо, «а завтра он подрастет еще больше!». Он был абсолютно доволен таким положением дел, и я живо представил его в Буэнос-Айресе каждое утро приходящим в восторг от нового скачка инфляции. Для Вольфганга инфляция являлась истинным подарком судьбы.
«Северная звезда» ждала нас у платформы.
— После этого, — вздохнул Вольфганг, — я больше никогда не поеду на поезде.
— Не хотите что-нибудь почитать? — Я вынул из чемодана Дюрренматта и протянул ему.
— Я читал его раньше, в Германии, — сказал он, рассмотрев обложку. Но все равно оставил книгу себе: — Поможет вспомнить английский.
Освальдо, занимавший нижнюю полку в нашем купе на «Северной звезде», оказался болтливым и суетливым перекупщиком, собиравшимся продать партию мяса в Росарио. Он хотел попасть туда на самолете, но компания решила, что это слишком дорого.
— Всего месяц назад вот этот самый поезд потерпел крушение. Погибло много людей, вагоны горели — просто ужас! — Он рывком раздвинул занавески и посмотрел в окно. — Надеюсь, с нами такого не случится. Меньше всего мне бы хотелось стать жертвой крушения поезда. Но все равно у меня очень нехорошее предчувствие.
Его болтовня нагоняла на меня такую тоску, что я поспешил удалиться в вагон-ресторан, где устроился за столиком с тукуманской газетой и бутылкой пива. Там была большая статья, певшая дифирамбы партиям правого толка, выигравшим выборы во Франции, и еще одна о похищениях людей в Италии. («Все наши террористы перебрались в Европу, — сообщил мне в Буэнос-Айресе один аргентинец с каким-то мстительным сочувствием. — Теперь вы тоже почувствуете, через что нам пришлось пройти»). Видимо, аргентинское правительство надеялось заработать политический капитал на мрачных новостях из-за границы.
— С вашего позволения, — с этими словами Освальдо плюхнулся за мой столик. Он прихватил с собой комикс. Это был испанский выпуск толщиной не меньше дюйма и назывался «Д’Артаньян» по имени отчаянного сорвиголовы, как рекомендовали его на обложке. Пожалуй, более чем незатейливое чтиво, даже для перекупщика мяса.
Я не отвечал ему, глядя в окно. Мы покинули Тукуман: сперва город, затем провинцию, и оказались в соседней провинции Сантьяго-де-Эстеро. В туманных сумерках плантации сахарного тростника и апельсиновые рощи казались густо-зелеными, как Ирландия летним вечером. Кое-где фермеры жгли костры, и в их свете можно было разглядеть ряды лачуг, в которых жили рубщики сахарного тростника, а в отдалении — крыши и башенки особняков владельцев плантаций и породистых лошадей, стоявших у коновязей. Затем ночная тьма сгустилась, и теперь ее тревожил лишь желтый отблеск фар нашего локомотива да свет из окон вагонов.
— Вот здесь все и случилось, — сказал Освальдо. Он отложил свой комикс. — Крушение поезда.
Он так вцепился в край стола, как будто ожидал, что в любой момент его скинет с кресла. Однако поезд безмятежно катил по просторам Аргентины, и на кухне громко распевал кто-то из поваров.
Обед подали в десять часов: четыре блюда, включая жирный стейк, не меньше чем на два доллара. Это был тот вид вагона-ресторана, где официанты и повара одеты более тщательно, чем их клиенты. И все столики были заняты: благодушное шумное сборище псевдоевропейцев. К нам с Освальдо подсели еще двое, и, выдержав приличествующую случаю паузу и выпив положенное число бокалов вина, один из них завел разговор о причине своей поездки в Буэнос-Айрес: у его отца недавно случился сердечный приступ.
Он говорил на невнятном аргентинском испанском, и каждое двойное «л» превращалось у него в русский звук «ша».
— Моему отцу восемьдесят пять лет, — вещал он, промокая губы кусочком хлеба. — И ни разу в жизни он ничем не болел. И курил не переставая, буквально ел эти свои сигареты. Всегда был здоров и силен, как бык. А тут мне звонят и говорят, что у него случился сердечный приступ. А я им отвечаю: этот человек никогда в жизни ничем не болел!
— Мой отец был таким же, — подхватил второй. — Крутой мужик, настоящая старая гвардия. Но помер он не от сердечного приступа. Его печень сгубила.
— А вот мой отец… — начал Освальдо.
Первый мужчина ел и курил без удержу: из его ноздрей валил дым, и одновременно он жевал хлеб. И еще он то и дело орал:
— Босс!
— Босс! — снова взревел он. — Подай пепельницу! Я не могу есть без пепельницы!
Он уже съел весь хлеб на нашем столе.
— Босс! Подай еще хлеба, я проголодался. И заодно захвати там бутылку пива, я пить хочу.
У них оказалось очень много общего, у этих мужчин: все они были болтунами и совершенно лишены чувства юмора. Они не были прожигателями жизни: меня даже поразило то, как много они работают. Но из всех людей, встреченных мной в Южной Америке, аргентинцы оказались менее всех прочих заинтересованы в окружающем мире или вообще в любых вещах, не имеющих прямого отношения к Аргентине. В этом они схожи с некоторыми жителями Южной Африки: они ведут себя так, будто оказались на самом краю света в окружении дикарей. Они всегда разговаривают на повышенных вызывающих тонах, даже когда общаются между собой, и остаются невеждами до мозга костей. Вот какие выводы сделал я на «Северной звезде». Но их пришлось пересмотреть, когда я попал в Буэнос-Айрес и повстречался с гораздо более восприимчивыми людьми и даже настоящими интеллектуалами.
На протяжении следующего получаса Освальдо и двое других обсуждали футбол. Аргентина как раз недавно выиграла у Перу, и они были уверены в том, что Аргентина выиграет Кубок мира в июне.
— Вы говорите по-испански? — Это спросил первый мужчина, у которого отца свалил сердечный приступ. Он держал наготове очередной кусок хлеба.
— Да, — ответил я. — По-моему, достаточно сносно.
— Вы всю дорогу молчите. Вот я и спросил, — он подмигнул остальным и пояснил: — Ну, в смысле, вы не присоединились к нашему разговору.
— К какому разговору?
