V Писатель и его читатель
1
Энтони Бёрджессу очень понравилась история, которую я рассказал ему об Уильяме Эмпсоне
[65]
. Известный поэт и критик, автор «Семи типов двусмысленности», как-то раз говорил с моим знакомым об одном забытом метафизическом поэте. Внезапно он опустился на колени и произнес без тени двусмысленности: «Я хочу взять в рот вашу чудесную штучку». Мой знакомый, заядлый читатель и поклонник творчества Эмпсона, заикаясь, пробормотал: «Спасибо, не надо» — и помог профессору подняться на ноги.
Разговор о поэзии продолжался еще около часа, а затем появилась домработница Эмпсона. Она принесла чай с печеньем.
— Он не хочет, чтобы я поцеловал его чудесную штучку, — сообщил ей Эмпсон.
Домработница снисходительно улыбнулась и, разливая чай, заметила:
— Ох уж эти янки!
Профессору Эмпсону было уже за семьдесят. Это был лохматый, небритый толстяк с серым лицом в бесформенном шерстяном свитере. Он уставился на моего знакомого, растянув тонкие губы в улыбке, обнажившей желтоватые зубы. У него был вид человека, сильно озабоченного.
Тогда-то мой знакомый и двинулся к двери. Он был просто ошарашен и не смог этого скрыть. Эмпсон рассмеялся ему вслед. Бёрджесс, когда я ему это рассказал, тоже рассмеялся, и я понял почему только несколько лет спустя, прочитав его автобиографию, из которой узнал, что в первые годы брака Бёрджесс и его тогдашняя супруга экспериментировали с ménage à trois
[66]
. «Тогда я перепробовал практически все, о чем позже писал».
Я рассказал историю про Эмпсона и Сэму Летфишу. На него это не произвело ни малейшего впечатления.
— Эмпсона я не собираю, — сообщил он тоном, свидетельствовавшим, что мой рассказ поверг его в скуку. — Но я великий поклонник Бёрджесса. И вообще я обожаю книги. Наверное, звучит банально?
— Нет. Но очень по-американски.
Сэм сообщил, что привез в Лондон три коробки книг Бёрджесса, чтобы тот их ему подписал.
— Я человек с причудами…
Это произошло в Лондоне, когда в Фестивал-холле была устроена литературная встреча. Бёрджесс был почетным гостем, и я задавал ему разные вопросы. После чего многие из собравшихся стали совать Бёрджессу его книги, чтобы он их подписал. Больше всех книг — три коробки — было у этого самого Летфиша, и его попросили встать в конец очереди, чтобы не задерживать остальных. Летфиш нанял человека, чтобы таскать коробки, и то, как с ним обошлись устроители, не привело его в восторг.
Тогда-то Летфиш и сообщил мне, что является великим поклонником Бёрджесса, а затем добавил:
— Я сам, так сказать, маленький Бёрджесс…
Мы стояли возле очереди любителей автографов. Нас с Бёрджессом затем ожидал ланч на Южном берегу
[67]
, где я хотел познакомить Бёрджесса с моим сыном, который начал учить русский.
— Бёрджесс — из самых внятных писателей современности. Я уже много лет собираю все, что он пишет. Куча материалов! — Сэм Летфиш говорил с явным возбуждением. — У меня крупнейший частный архив по Бёрджессу. Я такой же безумец, как и он.
Собирать первые издания современных авторов было очень модно в начале восьмидесятых. Эти книги считались отличным коллекционным материалом — наряду с вышедшими из обращения облигациями, старинными картами и японскими нэцке. Книгам полагалось быть в суперобложках, без пятен, потеков и библиотечных штампов.
— У вас, кстати, тоже, наверное, есть кое-что Бёрджесса, — предположил Сэм Летфиш, оглядывая меня так, словно до него вдруг дошло, что я собой тоже кое-что представляю. — Я очень даже интересуюсь экземплярами коллег-писателей…
Это также было предметом внимания библиофилов тех лет — например, коллекционный экземпляр «Четырех квартетов» Элиота, принадлежавший Стивену Спендеру
[68]
, с пометками последнего на полях карандашом или шариковой ручкой.
— Занятно, что вы упомянули Эмпсона, — бормотал Летфиш. — У меня есть гранки книги Бёрджесса «Ничто, как солнце» — экземпляр Уильяма Эмпсона. Ему дали на рецензию. Переплетенный экземпляр. Большая ценность.
— Я читаю издания в бумажных обложках, а потом их выбрасываю, — сказал я Летфишу, чтобы его немножко поддеть.
— Письма, записные книжки, рукописи, — говорил он. — У меня есть машинописный экземпляр «Больного доктора» с авторской правкой. Выложил семь тысяч. Слушайте, если вдруг захотите продать какие-нибудь материалы по Бёрджессу, дайте знать.
Летфиш сунул мне свою карточку и жестом велел носильщику встать в хвост. Когда настал его черед, он выложил гору первых изданий, и пока Бёрджесс ставил на шмуцтитуле свой очередной элегантный и четкий автограф, Летфиш осыпал его вопросами.
— Меня считают психом, — говорил он. — Но мне все равно. Я еще хуже, чем вы!
Бёрджесс, склонившись над своими изданиями, в поте лица работал пером. Он ничего не слышал. Я прочитал карточку Летфиша: он был адвокатом и представлял фирму «Литлер и Летфиш» с офисом в Нью-Йорке, а также с филиалом в Лондоне — в Линкольнз-инн-филдз.
Покончив с автографами, Бёрджесс встал, потянулся, запустил пятерню в шевелюру и повернулся спиной к Летфишу и прочим почитателям.
— Что-то я проголодался, — сказал он им, когда они взяли его в кольцо. — Вы уж меня извините.
— Помните того последнего типа с коробками книг, — спросил я Бёрджесса во время ланча. — Он вас собирает. Владелец крупнейшего частного архива Энтони Бёрджесса.
— Вы о ком?
— Его зовут Сэм Летфиш. Он уверял меня, что вы из самых внятных писателей современности.
— Чушь!
После этого Сэм Летфиш регулярно атаковал меня вежливыми, но настойчивыми письмами и телефонными звонками. Он приглашал меня на ланчи и интересовался, не желаю ли я продать какие-нибудь письма или открытки от Бёрджесса. Летфиш добивался моего общества, ибо знал, что я нахожусь с Бёрджессом в дружеских отношениях, а в Лондоне Бёрджесс бывает нечасто. Поначалу я отбивался как мог, но затем в минуту слабости попросил его о помощи. Летфиш дал мне ряд полезных советов юридического свойства и быстро уладил проблему с налогами, которая могла бы доставить мне много неприятностей. В знак благодарности я подарил ему открытку от Бёрджесса, написанную наполовину по-малайски, в яванской графике.
Этот обмен любезностями укрепил наше знакомство, причем я проникся к Летфишу еще большим уважением.
