Вот еще одна их особенность. Когда англичане чувствуют свою правоту, они умеют выражаться пышно и многословно.
— Да я до нее не дотронулся, Иэн.
— Это меня не интересует, — сказал Маспрат, но его слова прозвучали как обвинение с подковыркой. — Зато посудачить есть о чем, ведь она свою жизнь не скрывает.
— То есть?
— Переспала со всеми, — сказал он. — Неужто вы не знали?
— Догадывался, — сказал я.
Но в свое время не хотел об этом думать.
— И с Хивиджем? — спросил я.
— С ним у нее был довольно громкий роман, — ответил Маспрат. — Да она чуть ли не под всеми главными редакторами побывала. И, считай, под всеми мало-мальски известными писателями. Занятие литературой, видно, действует на нее возбуждающе. Она в этом плане очень старомодна.
— Она упоминала Кеннета Тайнана.
— Они частенько приходили на приемы, поменявшись туалетами.
— А вы знаете кинопродюсера по имени Слак?
— Я — нет, но леди Макс знает.
Я перечислил гостей того памятного обеда: романиста Марвуда, выходца из Южной Африки по имени Лаш.
— С ними, небось, тоже переспала. Она же ненасытна. Понимаю, вы потрясены и все такое прочее, но я, как человек сторонний, могу сказать одно: по-моему, это все скучища смертная.
Маспрат опять сморкался, жевал обломки пластикового стакана и между делом называл все новые имена; казалось, он перечисляет участников тайного заговора. Среди них, скорее всего, были журналисты, упомянувшие меня в «Дневнике лондонца», издатели, присылавшие мне приглашения на презентации книг, директора музеев, редактор туристического журнала, заказавший мне очерк о Брайтоне. И Уолтер Ван Беллами. Я догадывался, что леди Макс пустила в ход кое-какие связи, но на самом деле она этим не ограничилась: все то внимание, каким я пользовался в последнее время, — ее рук дело. Подморгнула своим прежним любовникам, — быть может, в зачет старых долгов.
— Ничуть не потрясен, — сказал я.
Неправда, еще как был потрясен.
Решив держаться подальше от кишащих микробами пассажиров пригородных поездов, я отправился домой пешком. Я подхватывал простуду только после поездки в час пик на лондонском автобусе или пригородном поезде. А тут мне предстояла совсем нетрудная часовая прогулка через Сент-Джеймский парк, мимо дворца, через районы Виктория и Челси, потом через Темзу и дальше в гору — в Клапам.
По дороге я опять размышлял о Маспрате. Благодаря своей отрешенности и иронии он казался чуть ли не воплощением добродетели, а его обтрепанная одежда придавала ему, словно нищенствующему монаху, искренности в моих глазах. Бесстрастность же сообщала его взглядам широту. Он лишь наблюдал, испытывая легкую, вполне простительную зависть. Сила его заключалась в том, что леди Макс не удалось втянуть его в свою орбиту.
Расспрашивая Маспрата про леди Макс, я лучше понял его натуру — так же, как во время беседы о ней раскусил Беллами. И ключом была леди Макс. Она показала мне Лондон, ее Лондон, увиденный ее глазами, и это наложило свой отпечаток на мое восприятие города. Однако, посмотрев на леди Макс глазами других людей, я лучше понял, что такое Лондон. И конечно же, она мне помогла. Чем заметнее я сам становился, тем яснее видел Лондон, потому что она открыла его мне.
Но за это я платил чувством скорби и неизбывного долга. Что же делать с этой женщиной?
* * *
Она звонила мне еще несколько раз. Никогда не представлялась и не здоровалась. «Ну?» — с места в карьер начинала она и нетерпеливо ждала, пока я соображал, что сказать, и мямлил нечто невразумительное; моя уклончивость, казалось, разжигала ее пыл, ей словно бы нравилось преодолевать мое, как она полагала, безразличие. Она не понимала, что это был страх.
— Боюсь, я не слишком общительный человек.
И опять я не называл ее по имени — все еще не знал, как к ней обращаться.
— Ну, это мы посмотрим, — говорила она.
И вешала трубку.
Она рассматривала меня как интересную задачку. Но по-прежнему действовала окольными путями. Снова посыпались приглашения, уже от других людей и фирм, новые литературные заказы. Один телережиссер спрашивал, не хочется ли мне написать пьесу для телевидения. Редактор литературного издания интересовался, не возьмусь ли я писать для них рецензии. Предложения были солидные, речь шла о контрактах и условиях, суливших немалые деньги.
Как и в случае с Маспратом, знакомство с этими людьми помогало мне лучше понять натуру леди Макс. Теперь я знал, кто она и откуда, я представлял себе ее окружение и потребности, а умение сразу определить положение человека в обществе присуще только настоящим лондонцам. В этом городе нет небоскребов, но он густо застроен и раскинулся по всей долине Темзы. Лондонцы тут чувствуют себя на месте, но каждому вроде бы чуточку тесновато.
Опять позвонила леди Макс, разговаривала, как всегда, бесцеремонно, спросила, могу ли я прийти на обед тем же вечером.
— Нет. Я уже зван на обед.
И правда, в тот вечер мы должны были обедать с Алисон и ее приятельницей по работе.
— Куда же вы идете?
Я назвал ресторан.
— С удовольствием к вам присоединюсь, — сказала она.
Трудно себе представить большую беззастенчивость.
— А как же моя жена?
— Обычно я не очень-то лажу с женами, но ведь у нас с ней есть кое-что общее.
Я не понял, о чем она говорит, и так ей прямо и сказал.
— Вы, милый мой мальчик, — с ноткой высокомерия ответила леди Макс.
Я как последний дурак пытался противостоять ее напору и малодушно отменил самый обед, опасаясь, что леди Макс все равно явится и устроит сцену.
После этого я стал встречать ее буквально повсюду. Лондон — город призраков, воспоминаний и намеков. Город приглушенных голосов. А в темное дождливое время года, когда светят лишь фонари и зимние улицы отражаются в окнах, витринах и лужах на мостовой, он — город отражений.
Но это еще и город двойников — люди одеваются одинаково: вон знакомая шляпа, очень похожее пальто, тот же самый зонт. Здесь существует своя, лондонская одежда, есть даже и лондонская походка. Лондонцы ведь не гуляют по улицам, они целеустремленно шагают по своим делам, редко глядя в глаза встречным; лица у них каменные, подбородок вздернут, словно они идут в бой с сознанием, что предстоит очередная безуспешная атака. Походным маршем по Оксфорд-стрит проходят только лондонцы; все, кто тянется вразброд, как попало, — приезжие.
В этой толчее нередко мелькала леди Макс, ее стянутые на затылке волосы, белое лицо, ее разнообразные плащи и накидки; я считал, что она меня выслеживает. Безликость здесь — благо, но я свою, к сожалению, видимо, утратил. Леди Макс показала мне город, его сокровенные уголки; однако теперь, когда я начал обживать ее Лондон, выяснилось, что я стал слишком заметен. Меня не покидало ощущение, что она может появиться в любом месте и в любое время.
