Викторианский Лондон был представлен не только в живописи и костюмах той эпохи, но и серией тщательно подобранных интерьеров: с гостиной викторианских буржуа соседствовали домик матроса-речника, спальня Оскара Уайльда, а также искусно воспроизведенный кабинет, в котором Диккенс редактировал журнал «Домашнее чтение». Каждому такому экспонату придавалось звуковое сопровождение — голоса и уличный шум. Особый отдел выставки был посвящен «выдающимся викторианцам», другая часть экспозиции называлась «Мир клубов». Многое носило на удивление практический, житейский характер: целые залы были отданы под предметы и картины, представлявшие лондонский водопровод или лондонские магазины, продуктовые и мануфактурные, в эпоху королевы Викторин.
— Вино отдает пробкой, правда? — сказала леди Макс. — Подают дрянное шампанское, когда за те же деньги можно купить приличное шабли.
Я пил уже второй бокал. Приглашенные увлеченно болтали, приблизив друг к другу разрумянившиеся лица, никто не смотрел на экспонаты. Леди Макс оглянулась, ища, куда поставить бокал, и презрительно фыркнула.
— Могли бы выставить что-нибудь более возвышенное, чем ватер-клозеты, — заметила она. — Подумайте только, какую возможность они упустили! Что за портреты можно было развесить! А это все — пошлая мещанская дешевка на уровне живых картин, поставленных в начальной школе. Завлекают потребителя!
Это было несправедливо. Викторианский Лондон был показан совсем по-новому, всюду висели портреты викторианцев. В прекрасном зале, среди полотен того времени кое-кто стал казаться чересчур самодовольным, но большинству приглашенных обстановка пошла на пользу, они выглядели состоятельнее, оптимистичнее и добрее обычного. В зале царила атмосфера радостного подъема, общего возбуждения — возможно, под воздействием выпитого, но еще и от экспонатов прямо-таки «с иголочки», от их новизны. Я с удовольствием наблюдал за оживленными лицами в ярком свете люстр. Радовался, что пришел туда, что меня никто не знает в лицо. Шампанское слегка ударило мне в голову, придав вернисажу теплоту и размытость приятного сновидения.
— Я не выдержу больше ни минуты, — заявила леди Макс.
Она быстро направилась в вестибюль, и я последовал за ней на слегка заметающихся ногах. Там она вручила мне номерок, и я взял ее пальто. Подкладка еще хранила ее тепло, ведь леди Макс пробыла на выставке совсем недолго. Поймав на себе пристальный взгляд гардеробщика, демонстративно вставшего рядом с блюдцем, где лежали монеты, я с испугу дал ему на чай целый фунт.
— О, вон и такси, прекрасно, — сказала леди Макс, когда мы вышли во двор.
Она снова взяла все в свои руки. Умея чудесным образом поднимать мне настроение, она с той же легкостью принижала меня в собственных глазах, так что я сам себе казался мягкотелым глупцом — этакой гундосой тварью, клянчащей собачье печеньице.
В темном салоне такси, мчавшем нас в Найтсбридж, она сказала:
— Вы решительно нигде не показывались.
Да, признал я, верно, и снова дал себя запугать; я даже заплатил за такси и, взвинченный неожиданным развитием событий, опять дал водителю лишку на чай.
Леди Макс тем временем уже поднялась по ступеням в портик и протягивала мне большой черный ключ. Мой взгляд упал на дверной молоток в виде черепахи; панцирь был темный, в пятнах и больших влажных отпечатках пальцев. Я несколько раз неумело ткнул длинным ключом в скважину; леди Макс выхватила у меня ключ и ловко, одним движением воткнула его в замок.
— Вот как это делается, — бросила она под согласное звяканье деталей отпираемого механизма.
Она направилась в дом, я за ней, словно мы об этом уже договорились.
По дороге она включала лампы, освещая нам путь в боковую комнату, которой я раньше не видел. Там было множество книг и фотографий в рамках; с книжных полок, с маленького столика, с крышки рояля смотрели, улыбаясь, бесчисленные лица, выглядывали из затененных уголков. В комнате было так тихо и темно, что они казались созданиями иного, не нашего мира. Оторвав взгляд от всех этих пришельцев, я увидел, что леди Макс протягивает мне бокал вина — примерно так же, как протягивала ключ.
— Принюхиваетесь? Вы любопытны, как всякий писатель.
Ее прямота смутила меня. Я взял со стула перед роялем шляпу-котелок и надел; очень велика. На ленте золотом были оттиснуты инициалы: Т. Р. Д. А.
— Он уехал за город, — сказала леди Макс. — Садитесь, пожалуйста. Какой же вы нервный — ужас!
Не столько нервный, сколько все еще под мухой после шампанского, выпитого в Королевской академии.
Она села напротив на диван, сбросила туфли на острых каблучках, подняла ноги и зарылась ступнями в диванные подушки. У нее были прелестные рисунчатые чулки; когда она поднимала ноги, платье задралось — всего на мгновенье, — но я успел увидеть края чулок, обтягивающих белые бедра. «Я никогда не ношу трусов», — вспомнилось мне.
— Вы так страшно загружены в последнее время, — сказала она.
— Не больше обычного.
Она сделала вид, что не слышала меня, и продолжала говорить — типичная для лондонцев манера.
— Вы теперь во всех газетах до единой, — одобрительно обронила она. — Какую ни откроешь — обязательно наткнешься на ваше имя.
— Я работаю все так же. Правда, стал получать какое-то признание.
— He более того, что вы заслуживаете, — сказала леди Макс и кончиками пальцев поправила чулок. — Вы блистательный писатель, и людям следует это знать. Признание будет расти. Это только начало. Погодите, еще увидите.
В полутьме слабо освещенной комнаты ее слова, долетавшие с тахты, где она свернулась клубочком, звучали не столько благими пожеланиями, сколько пророчествами ведьмы из «Макбета».
— У меня и раньше дела шли неплохо, — сказал, вернее, как мне самому показалось, проскулил я.
— Ну, разумеется, — сказала леди Макс. Моя слабая, с подвывом, попытка возразить позабавила ее; одной бледной рукой она похлопала по дивану, другой поднесла ко рту дымящуюся сигарету. — А теперь идите сюда, сядьте поближе и расскажите, почему вы не ходите на рауты.
Резким движением она ткнула сигарету в пепельницу, так что веером посыпались искры, подвинула длинные ноги, как бы освобождая место, и я, чувствуя себя собачонкой, тихонько прошел по ковру и сел возле нее.
— На какие рауты?
— На которые вас приглашают.
— Но мы же только что встретились на таком рауте в Королевской академии.
— Можно подумать, других не было.
Стало быть, она все знала… Наверное, не без ее тайного содействия меня и приглашали. Я почувствовал себя несколько уязвленным — мне только что не сказали «Место!». Значит, включение моего имени в списки гостей — ее рук дело.
— Эти приемы устраиваются в очень неудобное время.
— Чушь. Всем известно, что с пяти до восьми в Лондоне, как правило, совершенно нечем заняться.
