— Да, и гораздо лучше, чем склонны признать некоторые второразрядные рецензенты, — сказал Марвуд, не оставляя сомнений в том, что Пиппа написала на один из его романов весьма критическую рецензию.
— Кто-то, кажется, продавщица на днях сказала мне: «Не стоит благодарности», — промолвила леди Макс, завершая боевую ничью между Марвудом и Пиппой.
— Что за дурацкое американское выражение, — заметил Хивидж.
— Желаю удачно провести день
[42]
, — сказал мистер Лаш жене.
— Извини, у меня другие планы, — откликнулась она.
Однако никто не обратил внимания на их диалог, потому что леди Макс в это время говорила:
— «Не стоит благодарности» вовсе не дурацкое выражение, это очень даже толковый ответ. А вот в Англии скажешь кому-нибудь «большое спасибо», и собеседник буркнет что-то невразумительное или просто пожует губами.
— Полагаю, оно ничем не хуже, чем «prego»
[43]
, — сказал Хивидж — И менее сомнительно, чем «bitte»
[44]
. Весьма напоминает русское «пожалста».
— Мы не поняли, — сказал мистер Лаш.
— Да, и благодаря своей счастливой многозначности принадлежит к очень удобным речениям вроде «нам вас очень недостает», — сказала леди Макс и улыбнулась мне.
Тут принесли рагу из зайца — в глиняных горшочках, под слоем тушеной моркови и каштанов в густом коричневом соусе. Официант, вздыхая, сновал взад и вперед, расставляя блюда с овощами; когда он обслуживал меня, от его тела пахнуло потом и жаром, было слышно, как он нетерпеливо отдувается.
— Принесите еще вина, — распорядилась леди Макс.
— Спасибо за заказ, — произнес официант.
— Не стоит благодарности, — откликнулась леди Макс. — Вот видите? — бросила она нам.
Мы все еще дискутировали языковые вопросы. Обсуждали правильное произношение таких английских названий, как Марилебон, Теоболдз и Чамли. Все это делается ради меня, догадался я.
Мистер Лаш назвал по буквам длиннющее слово, а затем произнес его: «Фаншо».
Марвуд усмехнулся и сказал:
— У меня тоже есть словечко: «Вулсфардизуорти». Знаете, как на самом деле читается?
— Вулси
[45]
, — обронила Пиппа, устремив на него холодный взгляд.
— Мой дедушка многое произносил на американский манер, — сказала леди Макс, опять посматривая на меня.
— Как поживает ваша дочка Аллегра? — угодливо, почти подобострастно спросил Марвуд.
— Цветет, — ответила леди Макс. — Этот дуралей мистер Дайпай — во всяком случае, я его так называю — по-прежнему за ней волочится. Повез ее на прием в посольство, так она нарочно надела прозрачное кружевное платье, а под ним — в чем мать родила. Мусульмане жутко возмутились, а у него глаза и зубы разгорелись. Он даже не подозревает, что ей всего шестнадцать. Вот остолоп!
— Она может им увлечься, — заметил Марвуд.
— Что ж, значит, старине Дайпаю повезет. Но этому не бывать. Слишком уж Аллегра бессердечна. Все они теперь такие. Поэтому я за нее не беспокоюсь. Пусть сама разбирается. И я знаю, как она воспринимает всю эту историю. В ее возрасте за мной увивался Бутби.
— А он разве был не гомосек? — спросил Хивидж.
— Да, но не полный. В конце концов я от него отбилась.
Она снова нарочито растягивала слова.
После того как она упомянула лорда Бутби, разговор перешел на братьев Крей, двух известных в Лондоне убийц, которым лорд покровительствовал, вспомнили и бесчисленные сплетни шестидесятых годов, связанные с делом Профьюмо
[46]
.
Мне опять стало казаться, что все это ворошат ради меня, словно бы вместо обеда леди Макс устроила для меня небольшой семинар по английским нравам и образу жизни.
Заметив, что к нам подходит незнакомый официант, леди Макс сказала:
— Следующий официант, следующее блюдо. Судя по неумолимому выражению тупой физиономии, грядет десерт.
Официант не подал виду, что слышал ее слова.
— Прикажете прикатить сервировочный столик с десертами? — осведомился он.
— На котором будут вчерашние пирожные, пудинг и и липкие булки? — Не повернув к нему головы, она продолжила: — Подайте-ка нам лучше блинчики flambé
[47]
, будьте умницей.
Следующие двадцать минут официант трудился не покладая рук возле портативной жаровни: сначала напек блинчиков — ровно семь штук, — свернул и положил их в серебряное блюдо. Затем методично занялся соусом: растопил на сковороде сливочное масло, поджарил в нем кубики сахара, залил этим соусом блинчики, щедро окропил их «Гран-Марнье» и поджег. Потом выложил на отдельные тарелки и, полив каждый блинчик соусом, подал нам.
Столь сложная процедура приковала к себе всеобщее внимание, разговор прекратился. Мы принялись за блинчики.
— Какая вкуснота! — сказала Пиппа. — Я всего лишь второй раз в жизни…
Но леди Макс оборвала ее, как будто хвалить еду — дурной тон.
— Сегодня королева-мать вышла из больницы, дай ей бог здоровья, — сообщила она.
— «Королевская шаланда», — осоловело нахмурившись, вставил Хивидж.
— Я знакома кое с кем из ее закадычных друзей. Представьте, между собой они зовут ее «Булочка», и, по-моему, это прозвище ей очень подходит. Прислуга у нее — одни сплошные педики. Однажды ночью она позвонила им — те сидели на кухне — и сказала: «Не знаю, как вас, голубых, а вот даму истинно голубых кровей мучает жажда».
Было уже далеко за полночь — это ясно показывали хмурые лица официантов; подав кофе с ликером, они демонстративно не отходили от нашего стола. На последний поезд метро они уже опоздали. Теперь оставалась только надежда на случайный ночной автобус.
Сложенный пополам счет лежал на блюдце у локтя леди Макс с тех пор, как принесли кофе. Она не обращала на него ни малейшего внимания.
Наконец, обдав счет струей сигаретного дыма, она небрежным движением пальцев развернула его и сказала:
— Я в арифметике не петрю. Девяносто шесть разделить на семь — сколько получится?
