— А я ведь никогда не думаю о писателях, когда книги читаю. Мне не важно, кто их написал. То есть как бы никогда не замечала. Вы мне задали, о чем подумать.
— Откуда вы знаете того мелкого бандита?
— Мы танцевали в одном из его баров, мы с Уичи. Я знаю, что вы думаете, но я тогда не была такая толстая. Стриптиз.
— А у него свои бары есть?
— Нет. Он просто рэкетир.
В разговорах с людьми, которые интересовались моим прошлым, я всегда говорил, что родом из Бостона. Про лес рассказывал, про библиотеку, про ружье. Но вот это было ближе к тому, что знавал я на самом деле: безграмотный сброд, провинциальное почтение к бандитам и лед на дороге. Как раз все это я когда-то и собирался забыть.
Риверсайд-авеню тоже оказалась разрезана магистралью надвое; но дом, в который мы ехали, возле городского совета, оказался одним из тех, куда я школьником привозил воскресные газеты, толкая тележку с большими ржавыми колесами сквозь дождь и слякоть.
Звонка там не было. Мы вошли в дверь на первом этаже большого деревянного дома, и я сразу увидел, что, кроме хозяина, там только молодые женщины и девушки, лет с пятнадцати. Татуировщик, в запачканном кровью фартуке, был бородат и сам разукрашен сложным японским орнаментом по рукам и по шее. Он сидел на краешке стула и накалывал розу на плечо женщине, примостившейся перед ним на низенькой скамеечке.
— Я тоже такую хочу, — взволнованно сказала Уичи. Она даже дышала тяжело, так «тоже хотела».
К Бан-Бан подошла какая-то женщина, поцеловала ее в губы. Бан-Бан сказала:
— Вот про него я тебе рассказывала.
Женщина протянула мне руку и спросила:
— Так вы знаете Ривера Феникса?
— Да, пожалуй.
— Джени читала вашу книгу. Эй, Джени!
Подошла еще одна молодая, в большущем не по росту свитере, с толстой книгой в мягком переплете. Протянула мне книгу «Считать невиновным».
— Как насчет автографа?
— Я этого не писал.
— Разве вы не Скотт Туроу?
— Нет. Я…
— Ладно, забудем. — Она улыбнулась. — По правде, я ее и не читала. Начала только, но не пошло у меня, не нравится.
— Ой, я так волнуюсь! — сказала Уичи.
Она пригнулась над татуировщиком и стала смотреть, как он работает: сверлит, вытирает кровь, снова сверлит.
— Давай в очередь, — сказал он. Потом посмотрел на меня и спросил: — Вы тоже наколку хотите?
— Вряд ли.
— У вас такой вид, будто вы с крыши упали.
Он улыбнулся мне и снова уткнул свою микродрель в плечо клиентки.
Обстановка там была приятная. Женщины выпивали, болтали, передавали друг другу тарелки с закусками, слушали музыку.
Я поздоровался с какой-то черной девушкой.
— Мы знакомы?
Я помотал головой — нет, мол, — и спросил:
— Вы из Медфорда?
— Западный Медфорд, — сказала она. — Джером-стрит.
— Один из моих школьных друзей жил на Джером-стрит. Джордж Дэвис.
— Я про него слыхала. Вы тоже за наколкой?
— Нет, просто посмотреть. Я здесь с Бан-Бан и Уичи.
— Так это вы знаете Ривера Феникса?
— Верно. А когда-то я здесь газеты разносил.
— А-а… Послушайте, простите, мне за сигаретами надо сходить. Туг магазинчик поблизости.
Провожая ее глазами, я увидел, что татуировщик стоит на коленях перед Уичи, готовит к операции. С той розой он уже закончил. Уичи лежала на полу, головой на коленях у Бан-Бан, безжизненно, безвольно, но с пылающим от возбуждения лицом; а татуировщик брил ей низ живота возле тазовой кости. Две девушки стояли рядом и смотрели, держась за руки; еще две целовались на диване. Несколько пар танцевали в тени, в дальнем конце комнаты. Еще какие-то девицы окружили стол с закусками, а одна в отороченных мехом шортах раздавала им фотографии, будто в карты играла, со словами «Серьги на соски».
Я заторопился к двери, где моя чернокожая знакомая надевала перчатки.
— Вы не против, если я с вами?
— Как хотите.
И вот мы на улице. На снегу. Я сказал:
— Меня зовут Пол.
— А я Пичиз.
— Знаете, Пичиз, здесь был гастроном когда-то; очень хороший. Правда, назывался он «У дикаря».
Мы дошли по Риверсайд до магазина, я купил ей пачку «Мальборо». На обратном пути, проходя мимо городского совета, я сказал:
— Гляньте-ка наверх. Туда я после школы ходил, во втором классе.
— Я слишком пьяна, чтобы лезть на такую крутизну.
— Давайте руку. — Я втащил ее наверх по тропинке. — Смотрите. Вон там была Фаунтин-стрит, а вон тот знак стоит на месте школы имени Вашингтона.
Мы сидели на откосе дороги на бревне, на изрезанном стволе поваленного дерева, а над нами проносились машины.
— Мой дядя Хэл жил как раз на том месте, где съезд заворачивает, видишь? Настоящий старый дом был, полный сокровищ, с камином посередине. Рассказывали, что Пол Ревир
[97]
останавливался в этом доме во время своей ночной скачки. Он прямо по Сейлем-стрит тогда проехал, верхом.
— У вашего дяди была лошадь?
— У Пола Ревира была.
Огни Медфорд-скуэр были едва видны сквозь яркий свет фонарей магистрали. Река, уже полностью замерзшая, казалась плоской и бледной. Когда мне было семь лет, в 1948-м, где-то здесь я поцеловал Линду Палмер и сказал, что люблю ее.
Теперь мне хотелось поцеловать эту чернокожую девушку, Пичиз. Почему бы ей не стать моей любовницей — роман в Медфорде? Я обнял ее за талию и приблизил лицо к ее лицу. И почувствовал, как вся она напряглась, сжалась, словно меньше стала от страха, словно я — слюнявый пес, готовый ее лизнуть.
— Не надо, — сказала она.
— Я просто хотел поцеловать вас, ничего серьезного.
— Это как раз самое серьезное. Я уже года два как ни одного парня не целовала.
— Может, научились бы снова?
Она презрительно фыркнула.
— Иногда, когда я подругу ласкаю, ее муж на нас смотрит, но мы ему не позволяем нас трогать. Впрочем, ему и не хочется.
Она прикурила сигарету. Сказала, что замерзла.
— Теперь я вспомнил, что здесь было, пока дорогу не проложили.
