Высота перевала над уровнем моря составляла чуть меньше 17 тысяч футов
[65]
. Фу остановил машину, я вылез и рассмотрел каменную стелу, на которой указывались высота и названия гор. Я слегка задыхался от разреженного воздуха, но пейзаж воодушевлял: размытые контуры нагорья, длинные складчатые полосы снегов, точно красивая одежда, разложенная на лугах (в Индии так сушат выстиранное белье). Я был так покорен этим великолепием, что даже физический дискомфорт меня не удручал.
— Посмотрите на горы, господин Фу.
— Мне нехорошо, — сказал он, не поднимая глаз. — Это все высота.
Он потер глаза. Мисс Сунь не переставала хныкать. А что, если через миг она вообще во весь голос завоет? Я сел в машину, и Фу проехал еще пятьдесят ярдов. Он управлялся с автомобилем все более неумело. Выбрал не ту передачу, и раздалось кряхтение, слившееся с мерзким грохотом задней подвески.
Внезапно Фу затормозил прямо на шоссе, даже не сьехав на обочину, и выдохнул:
— Больше не могу вести…
Он не шутил. Вид у него был больной. Он все время тер глаза.
— Ничего не вижу! Задыхаюсь!
Мисс Сунь расплакалась.
«Дело дрянь», — подумал я.
И спросил:
— Что вы думаете делать?
Фу помотал головой. Он слишком плохо себя чувствовал, чтобы размышлять на такие темы.
Муе не хотелось уязвить — его гордость, особенно здесь, высоко в горах, поэтому я осторожно сказал:
— Я умею водить машину.
— Умеете? — переспросил он, хлопая глазами.
Он был ужасно тощий. Голодающий хомяк, да и только.
— Умею, умею, — подтвердил я.
Фу с удовольствием перебрался на заднее сиденье. Мисс Сунь, казалось, даже не заметила, что теперь рядом с ней сижу я. Я взялся за руль, и машина тронулась. За несколько прошедших часов этот дурацкий маленький «нип-понский» автомобиль превратился в старую колымагу. Вмятины, скрежет, дым; вдобавок, как и полагается колымаге, машина слегка кренилась — не знаю уж, почему, то ли рессора лопнула, то ли ось треснула. Машина была смертельно ранена, но пока еле-еле передвигалась. Руль приходилось держать, твердо: машина так и норовила съехать в правый кювет.
Фу заснул.
Мисс Сунь тоже заснула. Я поставил Шестую симфонию Бетховена и продолжил путь в Лхасу. Мне все нравилось. Нравилось слушать музыку. Нравилось, что пассажиры спят. Нравилось смотреть на Тибет. Тогда я мог погибнуть на шоссе, но остался жив. Как здорово, что я жив и сам веду машину.
Людей здесь не было — по крайней мере, я их не приметил. Но кое-где на склонах паслись яки. Вероятно, эти стада принадлежали тибетцам-кочевпикам, живущим в шатрах; говорят, эти племена здесь можно встретить. Яки были черные или бурые, некоторые — с белыми пятнами. В их длинную шерсть были вплетены нарядные ленты. У яков красивые хвосты — густые, не хуже конских. Попадались и стада тибетских газелей, щипавших траву у шоссе.
Фу продолжал спать, но мисс Сунь проснулась и, когда я вовремя не успел сменить кассету, поставила одну из своих. То был саундтрек некого индийского фильма. Все песни были на хинди, но заглавная — на английском:
«Я танцор диско!
Я танцор диско!»
Этот идиотский речитатив бесконечно повторялся под гнусавое завывание электрогитары.
— Это индийская музыка, — сказал я. — Вам она нравится?
— Я люблю эту музыку, — сказала мисс Сунь.
— Вы понимаете слова?
— Нет, — сказала она. — Но звучит красиво.
К четырем часам у нас почти кончился бензин. Фу сообщил, что у него есть запас бензина в багажнике, несколько больших канистр, но едва я взглянул на указатель, показался небольшой поселок.
— Остановитесь здесь, — сказал Фу.
Он указал мне на хибарку, которая оказалась автозаправкой. «Пистолеты» там были старомодные, с длинными шлангами. Как и все заправочные станции в Тибете, эта принадлежала Народной Освободительной Армии Китая.
— Надо бы и покрышку починить.
Фу сказал:
— Нет. Они не чинят покрышки.
В Синине я просил Фу взять в дорогу два запасных колеса. Он прихватил только одно, и мы им уже воспользовались. Значит, теперь едем без запаски.
— Где же мы починим покрышку?
Он рассеянно ткнул куда-то вперед, в сторону Лхасы. Значит, не имеет ни малейшего понятия.
Я подошел к солдату, который наполнял нам бак.
— Где мы?
— Это Вудаолян.
На карте топонимы выглядят солидно. Но этот поселок едва заслуживал попадания на карту. Разве автозаправка, несколько казарм и забор из колючей проволоки вообще стоят отдельного названия? В любом случае, информация не радовала: раз мы в Вудаоляне, то не преодолели и половины пути до города Амдо — нашего пункта назначения
[66]
.
Погода внезапно переменилась — казалось, она захотела придать моменту оперную трагичность. Поднялся ветер, по небу беспорядочной толпой хлынули облака, застилая солнце, стало сумрачно и очень холодно. Моя карта стала биться о крышу машины. Близилась ночь.
— Господин Фу, когда мы приедем в Амдо?
— Примерно в шесть.
Разумеется, полагаться на его слова не стоило. В подсчетах Фу был крайне неточен. Я больше не верил, что ему уже доводилось ездить этим путем. Впрочем, моя карта тоже была не слишком надежна: на ней были отмечены дороги, которых вообще не существовало, и поселки, на месте которых были лишь руины да пески, которые перегонял с места на место ветер.
У Фу даже карты не было — только клочок бумаги с накорябанными на нем семью названиями городов — остановок между Голмудом и Лхасой. Листок испачкался оттого, что Фу все время в него заглядывал. И сейчас он снова скосил глаза в бумажку.
— Следующий город — Яньшипин.
Мы тронулись. Я вел машину, Фу дремал.
Мисс Сунь крутила «Танцора диско».
Через час мы миновали одинокую хижину, возле которой под охраной свирепого пса паслись несколько яков.
— Яньшипин?
— Нет.
В тускнеющем свете дня, на холодном ветру нагорье уже не казалось романтичным. «По сравнению с этой местностью пустыня Гоби кажется плодородной землей», — написал когда-то один французский путешественник. Верно сказано. Чаще всего о таких ландшафтах говорят «лунный пейзаж», но Тибет — это даже не Луна, а какая-то абсолютно чужая вселенная.
Иногда нам попадались поселки. Все они были маленькие и одинаковые: кубические домики с замызганными белеными стенами и плоскими крышами, красные, голубые, зеленые флажки и фестоны с мантрами развевались на кустах, подпертых палками. Когда эти молитвенные флаги реют на ветру, мантры вибрируют в воздухе, разливая вокруг благодать. Опять яки, опять свирепые псы.
