Глядя на Альпы, он сказал:
— Говорят, если бы эти горы проектировались швейцарцами, они были бы, э-э-э, намного более плоскими.
Даффил взялся доедать остатки колбасы. Предложил немного и мне, но я сказал, что подожду до Италии — куплю чего-нибудь на остановке. Даффил взял ломтик колбасы и поднес ко рту, но, едва он откусил кусочек, мы въехали в туннель и стало совершенно темно.
— Попробуйте включить свет, — сказал он. — Не могу есть в темноте — вкуса не чувствую.
Я нащупал выключатель, пощелкал, но безуспешно.
— Наверно, электричество экономят, — сказал Даффил.
Во мраке его голос прозвучал совсем близко. Я передвинулся к окну и попытался рассмотреть стены туннеля, но не увидел ничего, кроме сплошной черноты. Перестук колес в темноте казался громче, да и поезд набирал скорость; движение и тьма вызвали у меня острую клаустрофобию. Резко обострилось обоняние: в нос ударили запахи купе, копченой колбасы, трикотажного белья Даффила, заплесневелого хлеба. Минута шла за минутой, а туннель не кончался; уж не падаем ли мы в колодец, в огромную промоину посреди Альп, которая приведет нас в подземную часть Швейцарии, где размещен ее потайной заводной механизм: ледяные колесики и храповики, обледенелые кукушки.
Даффил сказал:
— Должно быть, Симплон.
— Что ж они свет не включают… — пробурчал я.
И услышал, как Даффил заворачивает недоеденную колбасу в бумагу и заталкивает сверток в угол.
— Что вы планируете делать в Турции? — спросил я.
— Я? — переспросил Даффил, точно купе было битком набито стариками, едущими в Турцию, и каждый ожидал очереди объявить цель своего визита. Помолчав, он проговорил: — Немного побуду в Стамбуле. Потом по стране поезжу.
— По делам или для развлечения? — я умирал от любопытства; в этой тьме, уподоблявшей куне исповедальне, мне было не так совестно донимать его вопросами — он же не видит, как я взволнован. Впрочем, я-то ощущал в его интонациях нервозную уклончивость.
— Всего понемножку, — сказал он.
Толку от этой информации было немного. Я ждал продолжения, но он умолк. Тогда я сам спросил:
— А чем вы, собственно, занимаетесь, мистер Даффил?
— Я? — снова переспросил он, но прежде чем я успел ему ответить с сарказмом, на который он напрашивался, поезд выехал из туннеля, в купе хлынул солнечный свет, и Даффил проговорил:
— Наверно, уже Италия.
И надел свою твидовую кепку. Видя, что я ее рассматриваю, он сообщил:
— Я ее много лет ношу. Одиннадцать лет. Когда надо, просто отдаю в химчистку. Купил в Барроу-на-Хамбере.
Тут он достал свой сверток с колбасой и вернулся к трапезе, прерванной из-за Симплонского туннеля.
В девять тридцать пять мы остановились на итальянской станции Домодоссола. Мужчина с тяжело нагруженной тележкой торговал едой и разливал кофе из кувшина. В ассортименте были фрукты, хлеб, булочки, колбаса нескольких сортов и наборы для ленча, содержавшие, по его словам, tante belle cose
[9]
. Вино тоже имелось. Один англичанин (он нам представился как Молсуорт), купил бутылку «Бардолино» и («так, на всякий случай») три «Кьянти». Я купил по одной «Орвьето» и «Кьянти», а Даффил взялся было за бутылку кларета.
— Пойду отнесу в купе, — сказал Молсуорт. — Возьмите мне набор для ленча, хорошо?
Я купил два набора для ленча и несколько яблок.
Даффил сказал:
— Английские деньги. У меня деньги только английские.
Итальянец выхватил из его руки фунтовую купюру и дал сдачу лирами.
Тут опять подошел Молсуорт и сказал:
— Яблоки обязательно надо мыть. Здесь холера.
Снова окинув взглядом тележку, он заметил: — Возьму-ка лучше два набора для ленча. Мало ли что.
Меж тем как Молсуорт покупал еще еды и вторую бутылку «Бардолино», Даффил заявил:
— Я ехал этим поездом в двадцать девятом году.
— Тогда на нем стоило ездить, — откликнулся Молсуорт. — Да, в прежние времена это был всем поездам поезд.
— Сколько мы здесь будем стоять? — спросил я.
Никто не знал. Молсуорт крикнул станционному жандарму:
— Послушайте, Джордж, мы скоро поедем?
Тот пожал плечами, и в эту самую секунду поезд, дернувшись, пополз назад.
— Может быть, пора садиться? — спросил я.
— В обратную сторону катится, — сказал Молсуорт. — Наверно, на другой путь переводят.
— Andiamo
[10]
, — сказал жандарм.
— Итальянцам нравится рядиться в форму, — проговорил Молсуорт. — Поглядите-ка на него. Но форма у них всегда кошмарная. Верно говорят, нация школьников-переростков. Вы это нам, Джордж?
— По-моему, он хочет сказать, чтобы мы садились, — сказал я. Поезд перестал ехать задним ходом. Я мигом вскочил в тамбур и оглянулся. Молсуорт с Даффилом топтались на перроне.
— У вас пакеты, — говорил Даффил. — Идите первым.
— Ничего-ничего, — отвечал Молсуорт. — Лезьте вы.
— Но у вас пакеты, — повторил Даффил, достал из кармана плаща трубку и начал посасывать мундштук. — Идите, — он посторонился, уступая дорогу Молсуорту.
— Вы уверены? — спросил Молсуорт.
Даффил сказал:
— Тогда — в двадцать девятом — я не доехал до конечной. Только после второй войны удалось… м-да, — он снова засунул трубку в рот и улыбнулся.
Молсуорт поставил ногу на нижнюю ступеньку подножки и начал подниматься — медленно, ведь он нес бутылку вина и второй пакет с ленчем. Даффил ухватился за поручень, но тут поезд тронулся, и он разжал руки. Просто опустил их по швам. Двое железнодорожников, подскочив к нему, подхватили его под руки и повлекли по платформе к подножке нашего девяносто девятого вагона. Даффил задергался, выскальзывая из объятий итальянцев, и отшатнулся; полуобернувшись к поезду, он криво улыбнулся ускользающей двери. Со стороны он казался столетним стариком — никак не моложе. Поезд, разгоняясь, промчался мимо.
Больше я мистера Даффила не видел. Когда мы покупали еду на платформе в Милане, Молсуорт сказал:
— Пойдемте в вагон. А то здесь у них и даффилировать недолго.
Чемодан и свертки соседа я оставил у дежурного по вокзалу в Венеции, приложив к ним записку, и часто гадал, воссоединился ли с ними хозяин, добрался ли до Стамбула.
О себе мистер Даффил рассказал немного, но в том числе упомянул, что живет в графстве Линколншир, в Барроу-на-Хамбере.
