— Тогда пошёл к черту, — бросила она
и снова повернулась к зеркалу. — Ишь, наглец. Слово скажу — тебя на части
порвут, кто ты ни будь.
Эраст Петрович подошёл ближе.
— Я вижу, вы нисколько не испугались.
Поистине вы редкая женщина.
— Ах, вот что дверь-то скрипела, —
сказала она как бы сама себе. — А я думала, сквозняк. Ты кто такой? Откуда
взялся? Из поганой трубы, что ли, выскочил?
На это он ответил строго:
— Для вас, мадемуазель, я — посланец
судьбы. А судьба “выскакивает” откуда ей заблагорассудится, подчас из очень
странных мест.
Вот когда она к нему, наконец, развернулась
всем телом. И посмотрела уже не с презрением, а недоуменно и даже, почудилось
Скорику, с некоей надеждой. Повторила:
— Посланец судьбы?
— Что, не похож?
Она двинулась ему навстречу, снизу вверх
посмотрела в его лицо.
— Не знаю… Может, и похож.
Сенька закряхтел — больно плохо они стояли:
высокий господин Неймлес совсем её загородил, да и самого было видать только со
спины.
— Отлично, — сказал он. — Тогда
буду говорить поэтично, как и подобает посланнику судьбы. Сударыня, над той
частью Москвы, где мы с вами сейчас находимся, сгустилось облако зла. Оно то и
дело проливается на землю кровавым д-дождём. Эту железную тучу не уносит
ветром, её будто удерживает здесь некий магнит. И я подозреваю, что этот магнит
— вы.
— Я?! — смятенно воскликнула Смерть
и шагнула в сторону. Вот теперь её было видно хорошо. Лицо у ней сделалось растерянное,
совсем не такое, как обычно.
Эраст Петрович тоже переместился, будто желал
быть от неё на расстоянии.
— Чудесная скатерть, — произнёс
он. — Никогда не видел такого удивительного узора. Кто это вышивал? Вы?
Если так, то у вас настоящий т-талант.
— Не про то говорите, — перебила его
она. — С чего вы взяли, что кровь из-за меня льётся?
— А с того, госпожа Смерть, что вы
сосредоточили вокруг себя самых опасных преступников г-города. Убийцу и
грабителя Князя, который вас содержит. Выродка по прозвищу Очко, который
снабжает вас кокаином. Вымогателя и п-подонка Упыря, который вам тоже зачем-то
нужен. К чему вам эта кунсткамера, эта коллекция монстров?
Она долго молчала. Сенька уж думал, вовсе
отвечать не станет. Но ответила-таки:
— Стало быть, нужно.
— Кто вы? — сердито воскликнул
господин Неймлес. — Алчная накопительница богатств? Честолюбица, которой
нравится воображать себя королевой з-злодеев? Человеконенавистница?
Душевнобольная?
— Я — Смерть, — тихо и торжественно
молвила она.
Он пробормотал, еле слышно:
— Ещё одна? Не много ли на один город?
— Про что это вы?
Тогда он подошёл к ней близко и заговорил
резко, с напором:
— Что вам известно об убийстве Синюхиных
и Самшитовых? В этих преступлениях имеются признаки какого-то сатанинского
идолопоклонства: то выкалывание глаз, то истребление всего живого, вплоть до
попугая в клетке. Настоящий пир смерти.
Она передёрнула плечами.
— Ничего про это не знаю. Вы кто,
полицейский? — Посмотрела ему в глаза. — Нет, в полиции таких не
бывает. Он качнул головой — не то досадливо, не то смущённо.
— П-прошу простить, забыл представиться.
Эраст Петрович Неймлес, инженер.
— Инженер? Так что вам за дело до
убийств?
— Есть два феномена, которые никогда не
оставляют меня равнодушным. Безнаказанность злодейства и т-тайна. Первый
поднимает в моей душе гнев, который не даёт мне спокойно дышать до тех пор,
пока не восстановится справедливость. А второй лишает сна и покоя. В этой
истории налицо оба явления: и чудовищное злодеяние, и тайна — вы. Я должен эту
тайну разгадать.
Она насмешливо улыбнулась:
— И как же вы будете меня разгадывать? На
манер прочих разгадывальщиков?
— Это уж как получится, — ответил
он, помолчав. — Однако вы правы, ужасный сквозняк.
Развернулся, пошёл прямо на Сеньку, прикрыл
дверь, да ещё стулом с той стороны подпёр. Теперь Скорику стало не видно и
почти не слышно, что там у них в гостиной делается.
А он и не желал дальше слушать. Полез в окошко
печальный. Можно сказать, с разбитым сердцем.
Настигло Сеньку полное разочарование в
человеках. Вот Эраст Петрович этот: вроде серьёзный мужчина, собой важный, а
такой же кобель, как прочие. А гонору-то, гонору. Кому верить на свете, кого
уважать?
Сейчас господин Неймлес её, само собой, в два
счета разгадает. Такую лярву только ленивый не разгадывал, терзал себя Сенька.
Ох, женщины! Дешёвки, предательницы. Одна только верная и есть — Ташка. Хоть и
мамзелька, но честная. Или это у ней от малолетства? Наверно, подрастёт, тоже,
как все они, станет.
Как Сенька перетянул дроссель
От разочарования и печали Скорик шёл, куда
несли ноги, глядел не вокруг, а внутрь собственной натуры. Ноги же, глупые, по
привычке вынесли его на Хитровскую площадь, где Сеньке мозолиться по нынешним
временам было незачем. Увидят, Князю свистанут, и адье, Семён Трифоныч,
наказывайте долго жить.
Когда спохватился, стало страшно. Поднял
воротник пиджака, нахлобучил на глаза шляпу-канотье и быстренько-быстренько к
Трехсвятскому, откуда до безопасных мест уже рукой подать.
Вдруг навстречу Ташка, легка на помине. Не
одна, с клиентом. По виду приказчик. Пьяный, рожа красная, Ташку за плечо
облапил, еле ноги переставляет.
Вот дура гордая! Охота ей за паршивый
трехрублевик себя трепать. И не объяснишь ведь, что зазорно и срам — не
понимает. Ещё бы, с младенчества на Хитровке. И мамка её шалава была, и бабка.
Хотел Скорик подойти, поздороваться. И она
тоже его увидела, но не кивнула, не улыбнулась. Сделала круглые, страшные глаза
и в волоса себе тычет. А там цветок торчал, видно, нарочно на такой случай
заготовленный, красный мак, на языке растений — опасность.
Кому опасность-то, ей или ему, Сеньке?
Все же подошёл, открыл рот спросить, а Ташка
зашипела:
— Вали отсюда, дурак. Он тебя ищет.
— Да кто?
Приказчик помешал. Ногой топнул, давай
грозиться.
— Ты што? — орёт. — Ты хто? Моя
мамзелька! Харю сворочу!
Ташка его кулаком в бок двинула, шепнула:
