Дошёл до извозчика, переоделся в приличный
вид, но в пролётке не поехал, отправился домой пешком. Не шиковать — значит не
шиковать. Лишний полтинник, конечно, трата не грандиозная, однако раз по
принципу, значит, по принципу.
На углу Цветного бульвара обернулся — так,
померещилось что-то.
Глядь — под фонарём фигура знакомая. Проха! От
Хитровки следил, что ли?
Скорик к нему, ворюге, бросился, ухватил за
грудки.
— Отдавай котлы, паскуда!
Сам-то уж почти неделю с новыми котлами ходил,
золотыми, но то не Прохина печаль. Утырил у своего — отвечай.
— Красно нарядился, Скорик, — процедил
Проха и высвободился рывком. — А по харе, гнида, не хошь?
И руку в карман, а там, Сенька знал, свинчатка
или чего похуже.
Тут свист, топот. Городовой несётся — защищать
приличного юношу от шпаны.
Проха дёрнул вверх по Звонарному, в темноту.
То-то, пролетарий штопаный. Тут тебе не
Хитровка, а чистый квартал. Ишь чего удумал — “по харе”.
Как Сенька стал любовником Смерти
Жадней всего из преподанных Масой уроков
Сенька внимал самой главной из наук — как покорять женские сердца.
По этой части японец оказался дока и в смысле
побалакать, и в смысле покобелиться. Нет, лучше будет так сказать: как в
теории, так и в практике.
Сенька долго удивлялся, как это мадам
Борисенко от кривоногового, щелеглазого млеет, такую симпатию ему оказывает.
Раз вышел завтракать раньше положенного, когда другие постояльцы ещё не
спустились — ух ты! Хозяйка у Масы на коленях сидит, толстую щеку ему
нацеловывает, а он только жмурится. Увидела Скорика, ойкнула, раскраснелась, да
из комнаты вон, будто девчонка какая. А самой-то, наверно, лет тридцать, если
не больше.
Не выдержал, спросил — в тот же день, во время
рекреации после утреннего мордобоя. Как, мол, вам, Маса-сенсей, такое от женщин
счастье? Научите сироту, явите такую милость.
Ну, японец и прочёл целую лекцию, навроде той,
куда Жорж однажды Сеньку в институт водил. Только говорил понятней, чем
профессор, хоть сам и иностранный человек.
Если коротко пересказать, премудрость выходила
такая.
Чтобы отворить женское сердце, нужно три
ключа, учил Маса. Уверенность в себе, загадочность и подход. Первые два — это
просто, потому что зависят только от тебя самого. Третье — труднее, потому что
тут нужно понимать, какая перед тобой женщина. Это называется знание души, а
по-научному психология.
Женщины, объяснил Маса, не все одинаковые.
Делятся на две породы.
— Только на две? — поразился Сенька,
который слушал очень внимательно и жалел лишь об одном — под рукой не было
бумажки записать.
Только две, важно повторил сенсей. Те, которым
в мужчине нужен папа, и те, которым нужен сын. Главное — правильно определить,
женщина какой породы перед тобой, а это с непривычки непросто, потому что
женщины любят притворяться. Зато если определил, всё остальное — пустяки. С
женщиной из первой породы нужно быть папой: про жизнь её не расспрашивать и
вообще поменьше разговаривать, являть собой отеческую строгость; с женщиной
второй породы нужно делать печальные глаза, вздыхать и больше смотреть на небо,
чтобы она поняла: без мамы ты совсем пропадёшь.
Если же тебе от женщины не нужно души, а хватит
одного лишь тела, продолжил далее учитель, тогда проще. Сенька торопливо
воскликнул:
— Хватит-хватит!
В этом случае, пожал плечами Маса, слова
вообще не нужны. Громко дыши, делай глазами вот так, на умные вопросы не
отвечай. Душу свою не показывай. Иначе нечестно получится — тебе ведь от
женщины души не нужно. Ты для неё должен быть не человек, а дзверуська.
— Кто? — не сразу понял
Скорик. — А, зверушка.
Маса с удовольствием повторил звучное слово.
Да, сказал, зверушка. Которая подбежит, понюхает под хвостом и сразу сверху
залезает. От женщин все хотят, чтобы они стеснялись и целомудрие изображали,
женщины от этого устают и скучают. А зверушку чего стесняться? Она ведь
зверушка.
Долго ещё сенсей про всякое такое поучал, и
Сенька, хоть не записывал, но запомнил науку слово в слово.
А на следующий день как раз и подходящий
практикум подвернулся.
Жорж позвал ехать в Сокольники на пикник (это
когда едут в лес, а там на траве сидят и едят руками, по-простому). Сказал,
позовёт с собой двух курсисток. За одной он давно ударяет, а вторая, сказал, в
самый раз для тебя будет (они уж к тому времени на брудершафт выпили, на “ты”
перешли, чтоб проще). Современная барышня, говорит, без предрассудков.
Сенька спрашивает, шалава, что ли?
— Не совсем, — уклончиво ответил
Жорж. — Сам увидишь.
Сели в шарабан, поехали. Скоро Сеньке стало
ясно: надул его студент. У самого-то девка пухленькая, разбитная, всё хохочет,
а товарищу подсунул какую-то тарань сушёную, в очках, с поджатыми губами.
Видно, нарочно подгадал, чтоб мымра эта не мешала ему за ейной подружкой
ухлёстывать.
Пока ехали, очкастая тарабанила про
непонятное: Ницше там, фигицше, Маркс-шмаркс.
Скорик не слушал, думал про своё. По Масиной
науке выходило, что, если подъехать по-умному, с психологией, то любую бабу
уделать можно, даже такую фрю. Как он там учил? Простые, говорил, любят
галантность и мудрёные слова, а с образованными, наоборот, надо попроще и
погрубее.
Попробовать что ли — заради проверки?
Ну и попробовал.
Она спрашивает:
— Что вы, Семён, думаете о теории социальной
эволюции?
А он — молчок, только усмехается.
Она занервничала, глазами захлопала. Вы,
говорит, наверное, сторонник насильственного преобразования общественных
институтов? А он голову слегка наклонил и угол губы дюйма на полтора в сторону
— вот и весь ответ.
В парке, когда Жорж свою хохотушку повёл на
лодке катать (Сенькина-то не захотела, сказала, что у ней от воды
головокружение), пришло время действовать.
От Скориковой загадочности барышня вовсе в раж
впала — тараторит, тараторит, остановиться не может. Посреди длиннющей речи про
каких-то Прудона и Бакунина он наклонился вперёд, обнял очкастую за костлявые
плечи и крепко-крепко поцеловал в губы. Она только пискнула. Руками упёрлась в
грудь — Сенька уж хотел отпустить, ведь не насильник какой. Был в полной
готовности и по харе получить. С такими ручонками, чай, скулу не свернёт.
