Деньги даже больше устраивали наших шахтёров, и в Ба-ренцбурге и Пирамиде возникли рыночные толкучки, на которых свободные от смены горняки сидели за сколоченными из подручных средств ящиками-прилавками и вовсю зазывали к себе приезжих иностранцев. Губернатор Элдринг кривил лицо от такого явного беспредела, но... терпел и запрещать незаконную, то есть не облагаемую налогами на прибыль, торговлю не стал. Чёрт с ними, с русскими, пусть торгуют.
«Частные предприниматели», скучая без товара, открыли в себе тлевшие подспудно таланты и обратились к «живописи» (естественно, с ударением на слоге «пи»). Они освоили поточный выпуск настенных тарелок с «душераздирающими» шпицбергенскими пейзажами в стиле тех незабвенных лебедей под луной и курносых кошечек, которыми торговал в известном фильме с участием Шурика артист Юрий Никулин. И как ни странно, но товар пошёл и пользовался спросом у неприхотливых норвежских ценителей искусства.
Вскорости дяди в чёрных дублёных полушубках и в такого же цвета «зэковках» стали уверенно захаживать в лонгйербюенский «Бутикен» и покупать там не жвачку и пепси-колу, а радиоприёмники, телевизоры, магнитофоны и одежду «дитям и бабам». В карманах шахтёров, вместо молчаливой угольной пыли, стала позванивать звонкая норвежская крона. Некоторые копили валюту до дома и переводили её в доллары. Худо-бедно, но у них появился стимул к продлению контракта с трестом. Из дома шли неутешительные вести о безработице и инфляции, так что имело смысл с отъездом не торопиться.
Наиболее предприимчивые и приближённые к начальству «чейнджовщики» приезжали в Лонгйербюен и «толкали» свой товар на самых ближних подступах к потенциальному покупателю: в аэропорту, у почты, у магазинов. Сначала они скромно стояли в сторонке, ожидая, когда степенные прохожие обратят на них внимание, но потом осмелели и стали наседать на лонгйер-бюенцев там, где их застигнет случай.
«Командировки» «чейнджовщиков» в норвежский посёлок проходили в свободное от работы время
[66]
, и они всеми правдами и неправдами пристраивались к какому-нибудь вертолёту или очередному походу баренцбургского портового буксира «Гуреев» и добирались-таки до Лонгйербюена. Часть «привилегированных» «чейнджовщиках» совершала свои ходки к «норгам» на рудничных снегоходах «Буран», причём «самых-самых» вообще освобождали от работы и отпускали в Лонгйербюен на несколько дней. В Баренцбурге поговаривали, что последняя категория «чейнджовщиков» состояла у рудничного начальства на откупе, то есть делилась с ним основной долей выручки от продажи, оставляя себе какой-то процент. Так появился на Шпицберген-щине и свой доморощенный рэкет.
Похоже, так оно и было, потому что «откупные» «чейнджовщики» практически не вылезали из Лонгйербюена и пропадали там целыми неделями.
Вот эта «цыганщина» явно не понравилась Л. Элдрингу, и на очередном четверге он сделал решительный протест, обнаружив назойливых «чейнджовщиков» почти у дверей своей конторы, и потребовал убрать их из норвежского посёлка. Если уж шахтёры хотели «чейнджовать», то пусть делают это у себя дома.
«Чейнджу» был нанесен серьёзный, но далеко не смертельный удар, и когда я в мае 1992 года возвращался в Москву, он оставался вторым (после добычи угля) по важности занятием русско-украинских полярников.
Прихотливый спрос норвежцев принимал самые неожиданные формы. Последним криком моды на Западе в начале 90-х годов стали предметы быта советского ГУЛАГа. И хотя на Шпицбергенщине лагерей НКВД никогда не было, но предметов «архипелага ГУЛАГ» было там в достаточном количестве. Бесплатная экипировка, выдаваемая шахтёрам, как нельзя лучше подходила для этого. Чёрные дублёные полушубки и допотопные ватники, чёрные цигейковые шапки, чёрные рукавицы на меху и чёрные валенки — разве они чем-то отличались от гулаговских?
И шахтёры пустились во все тяжкие, распродавая сначала избытки полярной одежды (износить за год полушубок, ватник или валенки было практически невозможно, а администрация исправно снабжала их новыми комплектами), а потом, исчерпав предназначенные к вывозу на материк запасы, приступили к реализации только что выданной, являясь на работу в чём попало. Сначала дирекция шахты, поверив некоторым шахтёрским байкам о «пропаже» или «порче» одежды, досрочно выдавала комплект новой, но потом, убедившись в том, как быстро уменьшается на складе ворох полушубков и валенок, установили за её выдачей жёсткий контроль.
Но половина содержимого складов успела перекочевать в Лонгйербюен, а оттуда — в другие столицы мира. Слух о шпицбергенской гулаговщине распространился, судя по всему, по всей Европе. Когда в Баренцбург прибыла совместная шведсконорвежская группа журналистов, чтобы сделать репортаж о жизни российских шахтёров, то первое, о чём они меня попросили, — это попытаться достать «зэковский» полушубок или, на худой конец, шапку и валенки. С трудом мы отыскали валенки, которые пошли за сто крон. Обе высокодоговаривающиеся стороны остались ими весьма довольны.
Думается, пока на архипелаге будут туристы, до тех пор и будет процветать там «чейндж». Согласно тенденциям, наблюдаемым в развитии современного мирового туризма, количество путешествующих будет только повышаться.
А на Шпицбергене их всегда будет больше, чем самих «чейнджовщиков».
ЖИЗНЬ КОНСУЛЬСКАЯ И РЕЗИДЕНТУРСКАЯ
...Разведчики гордятся, может быть, получают удовольствие от возможности создания своего тайного «я» и иногда уходят из жизни, так до конца и не осознав, что же в действительности они собой представляют.
Ким Филби
Не успел я протереть глаза от первого на шпицбергенской земле сна, как с ходу пришлось окунаться в полярные будни. В консульство явился запорошенный снегом молодой норвежец и попросил оказать срочную помощь в транспортировке своего товарища до баренцбургской больницы. Они шли на снегоходах из Лонгйербюена в Баренцбург, и на подходе к мысу Хеер их застал мощный «заряд». Один из снегоходов потерял ориентацию и свалился в каньон, в результате чего товарищ получил перелом ноги.
Мы тут же связались с нашим хирургом, и через десять минут он, тепло одетый, стоял в вестибюле консульства. Помощь норвежцу была оказана, его прооперировали в нашей больнице, и через некоторое время он выздоровел и был выписан домой.
Это ЧП неприятно напомнило нам о нашей неподготовленности к таким событиям и о том, что парк наших снегоходов требовал срочного ремонта. Предыдущая смена наших товарищей довела их до плачевного состояния, потому что пользовались бензином с октановым числом 76 вместо 95. Экономя на валюте (в Баренцбурге был только 76-й бензин), испортили все двигатели, так что в строю остался всего один снегоход «Ямаха», да и то весьма условно. С этого я и начал свою деятельность на Шпицбергене в качестве резидента КГБ.
С первых же дней своей работы в консульстве я попытался ввести в резидентуре такой же режим дня, которого придерживаются во всём мире: выход на рабочие места в 9.00, работа с документами, беседы, обмен мнениями, постановка задач, перерыв на обед и послеобеденная работа в «поле».
