Иваны! Много вы мне крови попортили, но я не держу на вас зла. Скучно мне будет без вас. Ох как скучно!»
Уезжать с архипелага ему явно не хотелось.
На смену ему прибыл бывший военный прокурор Одде Блумдаль, тоже в преклонном возрасте, но полная противоположность своему предшественнику: с юношеской хрупкой фигурой, аскетическим лицом, интеллигентными манерами, он производил впечатление студента-гимназиста начала XX века и, казалось, мало подходил для суровой и сложной работы на Севере. (В фильме «Остров сокровищ» ему пришлось бы играть юнгу Джима.) Но норвежцы скроены из крепкого материала, и О. Блумдаль в «сжатые сроки» сумел доказать всем, что он вполне достоин своего предшественника, несмотря на свой мальчишеский дискант и внешнюю скованность.
Кстати, должность сюссельмана котируется на чиновничьей бирже Осло весьма и весьма высоко. После отъезда Л. Элдринга из Лонгйербюена в Осло был объявлен конкурс на замещение освободившейся вакансии, в котором участвовали 12 человек. К финишу прибыл О. Блумдаль.
На первой четверговой встрече Л. Элдринг долго и внимательно присматривался ко мне, вероятно, пытаясь составить первое впечатление о вновь прибывшем на архипелаг старшем «кагэбисте».
— Вы знаете, господин Григорьев, — сказал он, хитро улыбаясь, — я пока не могу рассматривать вас в качестве вицеконсула, потому что никаких указаний по поводу вашего приезда на Свальбард я из Осло ещё не получил.
— Странно, — ответил я. — Уведомление в МИД Норвегии должно было уже поступить недели две-три тому назад. Поручение на этот счёт из Москвы советскому послу в Осло Анатолию Тищенко было дано в конце января.
— Может быть, может быть, но я до сих пор никакими сведениями о вас не располагаю.
— Что ж, подождём. Надеюсь, вы меня, как частное лицо, пока не арестуете?
— Ха-ха-ха! Нет, конечно, господин Григорьев, вы можете спокойно перемещаться по территории архипелага и... и выполнять... гмм... свои функции. — Сюссельман по-дружески похлопал своей здоровенной ручищей по моему плечу.
Я не стал говорить Элдрингу о том, что накануне отлёта из Москвы я имел разговор с советником нашего посольства в Осло Серёжей Комиссаровым, который проинформировал меня, что МИД Норвегии 11 февраля, то есть за десять дней до моего прибытия на Шпицберген и за месяц до четверговой встречи, принял соответствующее уведомление и проинформировал об этом контору губернатора на Шпицбергене. Начинать знакомство с сюссельманом с того, чтобы уличать его во лжи и ставить тем самым в неудобное положение, было, на мой взгляд, неразумно. Я промолчал.
Следующую четверговую встречу Л. Элдринг начал с информации о том, что он получил наконец информацию о моей аккредитации и считает вопрос исчерпанным.
В ходе непродолжительного — около восьми месяцев — общения наши отношения с сюссельманом не стали дружескими, но довольно тёплыми. Думается, что Элдрингу нравилось, что я не появлялся в Лонгйербюене в состоянии опьянения, не подкрадывался к его чиновникам, не пытался споить их «Столичной» и выманить у них «страшные» тайны. Он уважал моё служебное положение и правила игры, установленные задолго до нашей с ним встречи.
Осуществляя своё «дипломатическое наступление» на русские посёлки, Л. Элдринг в какой-то момент переусердствовал и начал «перегибать палку», явно вмешиваясь во внутренние дела российской администрации.
Как мне теперь представляется, он, по всей видимости, выполнял «указиловку» из Осло. Он много встречался с жителями Баренцбурга, интересовался их жизнью, деталями быта и повсюду подчёркивал, что русская община не должна считать себя на архипелаге обделённой, он всегда готов прийти ей на помощь и в его лице они могут всегда рассчитывать на поддержку.
После одной такой «эриксгаты»
[64]
к нам в консульство пришёл директор рудника Соколов А.С. и встревоженным тоном доложил, что сюссельман хочет смонтировать на главной улице посёлка почтовый ящик, в который всем его жителям предлагается опускать все свои замечания и предложения об устройстве своей жизни на архипелаге.
В следующую четверговую встречу Л. Элдринг подтвердил это своё намерение, подкрепив его аргументацией о том, что это — наиболее демократичный способ общения с населением.
У меня сразу возникла ассоциация с нашим сумасбродным царём Павлом I, который в первые годы своего царствования распорядился перед окнами своего царского дворца поставить ящик, чтобы жители Петербурга опускали в него письма к царю с изложением своего мнения по тому или иному вопросу государственного устройства России и порядков в столице.
Я рассказал Элдрингу об этом начинании русского царя и задал ему вопрос:
— И вы знаете, чем всё это кончилось?
— Нет, — признался сюссельман. — Так чем же всё это кончилось?
— А кончилось всё это тем, что однажды из ящика извлекли записку, в которой было написано: «Царь — дурак». И Павел I тут же отдал указание ящик убрать.
Сюссельман замялся и постарался перевести разговор на другую тему. Сознаюсь, что получилось несколько грубо, но умный Л. Элдринг отлично понял подтекст ситуации и больше никогда не вспоминал об этой идее.
МАНИЛОВЩИНА НА ШПИЦБЕРГЕНЩИНЕ
Всё суета, все люди суетны и тщеславны.
Джером К. Джером
Хозяином на советской территории Шпицбергена был учреждённый в незапамятные годы трест «Арктикуголь». Первый директор рудника в Баренцбурге исполнял в 30-х годах обязанности советского консула. Потом эту должность стали замещать профессиональные дипломаты — как правило, либо проштрафившиеся чем-то, неудобные для начальства, либо выработавшие свой потенциал и собиравшиеся уходить на пенсию.
Материально-техническое снабжение консульства осуществлялось через «Арктикуголь», и в известной степени сотрудники консульства находились в постоянной зависимости от директора баренцбургского рудника. Правда, и рудник зависел от консульства, потому что все официальные контакты с конторой губернатора практически шли через консульство. За годы совместной работы между трестом и консульством установилось устойчивое равновесие или паритет, и обе стороны старались относиться друг к другу с подобающим уважением.
Шахтёры — они и за полярным кругом шахтёры. Тяжёлый и опасный труд под землёй, долгие полярные ночи в отрыве от семьи накладывали свой отпечаток на поведение парней с Днепропетровщины или Луганщины. Ведь большинство смен в шахтах и основной костяк ИТР формировался из украинской части Донбасса, поэтому и в Баренцбурге, и в Пирамиде везде можно было слышать украинскую речь, украинские песни, шутки и грубоватые прибаутки. Особая, не понятная для них жизнь проходила за высоким металлическим забором «замка Иф». По посёлку ходили самые невероятные слухи об образе жизни и нравах дипломатов, пищу для которых давали своим не всегда безупречным поведением сами сотрудники консульства.
