– Что ж, – сказал он, наконец, – резюме впечатляющее. Пожалуй, она была права: это здорово похоже на идеальный, эталонный портрет как раз того человека, который нам нужен.
– Она – это Марина Игоревна? – глядя в стол и дымя сигаретой так сосредоточенно и усердно, словно ему за это недурно платили, уточнил Анатолий Степанович.
– Она самая, – подтвердил Сергей Аркадьевич и с любопытством взглянул на своего помощника. – А что? Что-то не так?
– Все так, – по-прежнему не поднимая глаз, сказал Мордвинов. – Просто, если у Марины Игоревны уже есть готовое решение, мое мнение, как я понимаю, роли не играет.
– А у тебя есть отдельное мнение? И каково же оно, если не секрет?
Мордвинов вздохнул.
– Можно откровенно? – спросил он и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Мне это все активно не нравится. Обсуждать с вами вашу жену – не мое дело, это непозволительно, и я этим заниматься не стану. Тем более что я просто преклоняюсь перед ее умением решать деловые вопросы, перед ее чутьем, а главное – перед ее везучестью. Про таких, как она, уголовники говорят: фартовая. Чего ни коснется, все превращается в золото…
«Кроме моей жизни», – подумал Сергей Аркадьевич, но, естественно, промолчал.
– Поэтому я считаю себя не вправе не то что оспаривать или возражать, но даже и обсуждать решение, которое вы примете совместно с вашей супругой, – продолжал Мордвинов. – Но, если бы решал я, если бы я нес за это решение ответственность, я бы не стал связываться с этим человеком.
– Аргументируй.
– Аргументация простая: слишком хорошо – уже не хорошо. Сочетание высочайшей квалификации с подмоченной репутацией, с одной стороны, представляет собой, действительно, именно то, что нам нужно. А с другой – предполагает наличие у человека камня за пазухой и двойного дна. Ему удалось переиграть спецслужбы, так где гарантия, что он не захочет переиграть вас? Даже не переиграть, а вульгарно кинуть… Ему это раз плюнуть, и вы его потом до конца дней своих не найдете. Но это, повторяю, мое личное, частное мнение. Которое вполне может оказаться ошибочным или предвзятым. В конце концов, я и раньше часто бывал не согласен с вами или Мариной Игоревной. Особенно с ней, потому что ее предприятия сплошь и рядом просто ошеломляют своей дерзостью. Но жизнь всякий раз доказывала, что права она, а не я. Надеюсь, что именно так все получится и теперь.
– Но свое мнение, тем не менее, высказываешь, – проворчал Кулешов, снова наполняя стопки.
– Уже высказал. И будто камень с души свалился. Вы ведь и сами до конца ни в чем не уверены.
– Как я могу быть уверен в человеке, которого видел только по телевизору, да и то всего один раз? Я, Анатолий Степанович, уверен в одном: если наш танковый проект в ближайшее время не начнет окупаться, эта пиявка…
– Какая пиявка? – водя своей стопкой перед носом, чтобы насладиться тонким ароматом благородного напитка, невинно переспросил Мордвинов.
– Не делай голубые глаза, ты прекрасно знаешь, о ком я. Тебе нельзя говорить о ней плохо в моем присутствии, а мне в твоем – можно. Так вот, если в ближайшее время не швырнуть ей солидный куш, эта пиявка, эта ненасытная упыриха просто разделит полигон на участки по шесть соток – или, как сейчас принято выражаться, распилит – и распродаст под дачную застройку. Это ничуть не более законно и не менее рискованно, чем контрабанда оружия, но ей на это наплевать, и она это сделает – во-первых, потому что жадна до денег, а во-вторых, чтобы насолить мне.
– А расставаться с любимой игрушкой жаль, – с понимающим видом, без тени насмешки покивал утиным козырьком немецкого кепи Мордвинов.
– Представь себе, да! А тебе не жаль будет потерять свою нынешнюю работу? Я, конечно, подыщу тебе местечко в «Спецтехремонте», но, боюсь, замена будет неравноценной.
Пулемет снаружи дал короткую очередь и умолк. Рычание танкового мотора и лязг гусениц начали быстро удаляться и вскоре стихли окончательно.
– Отстрелялся, – констатировал Мордвинов, вытряхивая из пачки новую сигарету. – Дорвался до бесплатного, милитарист доморощенный, аника-воин… Теперь недели полторы при каждом движении будет охать и за плечо хвататься. Я вас понял, Сергей Аркадьевич. И еще раз хочу подчеркнуть, что, хотя и считал себя обязанным высказать свое мнение, никоим образом на нем не настаиваю. Решать в конечном итоге вам.
«Если жена позволит», – добавил он мысленно.
«Издевается, сволочь, – подумал Кулешов. – И что ты ему возразишь? Имеет полное право, потому что год за годом наблюдает, как эта сука берет меня за глотку, прибирает к рукам все, до чего способна дотянуться. А я ничего не могу с ней сделать, и кто я после этого?»
– Надо посмотреть на него вблизи, – сказал он вслух. – Придется вступить с ним в контакт, завести знакомство и хорошенько к нему приглядеться…
– А вы привозите его сюда, – предложил Мордвинов. – Скоро осенние стрельбы, вот и пригласите его посмотреть, а если захочет, то и поучаствовать. Вместе и приглядимся: вы со своей стороны, я – со своей.
– А это мысль, – сказал Сергей Аркадьевич. – Ей-богу, неплохая идея! Недаром же он на мотоцикле в немецком танковом шлеме гоняет! Да, так мы и поступим. Поговорим, послушаем, что он нам скажет, а тогда уж и решим. Ладно, Анатолий Степанович, пойду-ка я, пожалуй, провожу гостя, оближу его напоследок, как полагается. – Он, как водку, выплеснул в рот коньяк и встал. – Да, и еще одно. Марина очень недовольна, и в этом я с ней целиком и полностью солидарен, мышиной возней, которая не утихает вокруг полигона в связи с той дурацкой историей в этих, как их… в Верхних Болотниках. В прессе – пока еще, слава богу, провинциальной – появляются какие-то интервью, и мне уже звонили из «Московского комсомольца», просили разрешения осмотреть и сфотографировать коллекцию. Это надо как-то прекратить. С московскими журналистами я улажу дело сам, а ты…
– Я понял, – сказал Мордвинов. – Они, как и те ребята из ФСБ, пришли к нам не сами, им подсказали, куда идти и о чем спрашивать. Я поговорю с подсказчиком и постараюсь убедить его больше не распускать язык.
– Я на тебя рассчитываю, – сказал Кулешов.
Уходя, он забрал с собой флягу с коньяком. Анатолий Степанович медленно осушил свою стопку, думая о том, что подчеркнутое, почти маниакальное стремление Сергея Аркадьевича держаться на максимальном удалении от серого быдла представляет собой не что иное, как разновидность попытки убежать от самого себя. Гены пальцем не раздавишь, и урожденный жлоб останется жлобом до самой смерти, сколько денег ему ни дай и во что его, жлоба, ни наряди.
Придя к такому выводу, он прикурил от антикварной бензиновой зажигалки с нацистской эмблемой, вернулся к амбразуре и стал, попыхивая дымком, смотреть на затянутое даже не думающим рассеиваться, а, наоборот, постепенно густеющим туманом пространство полигона.
Глава 11
При взгляде сверху до краев заполненная неподвижно льнущим к земле туманом приречная луговина напоминала продолговатое озеро снятого молока, над поверхностью которого там и сям торчали островки кустарников, в неверном предутреннем свете кажущиеся почти черными, и привольно разбросанные по всему берегу приземистые, кряжистые дубы. Неровная черная лента почти сплошных зарослей ивняка в отдалении обозначала противоположный берег тихой равнинной речки. В отличие от этого, тот берег был пологий и топкий, о чем было нетрудно догадаться по жмущимся к корням кустарников, сейчас полностью скрытым туманом зарослям рогоза, который в средней полосе часто по ошибке называют камышом.
