Откатав обязательную программу, танк резко затормозил, окутавшись облаком пыли, и остановился прямо напротив трибуны. До него было не больше ста метров, и расположившиеся на трибуне со стаканами и дымящимися сигарами зрители могли невооруженным глазом видеть, как экипаж покидает машину.
– В чем дело? – недоуменно спросил кто-то. – Авария?
– Не волнуйтесь, господа, – перейдя на испанский, чтобы дать переводчику возможность передохнуть и смочить пересохшее горло, сказал Горобец. – Это не поломка, а просто очередной, заключительный этап демонстрации. Сейчас вы своими глазами увидите то, о чем я уже рассказывал, давая краткое техническое описание данного образца. Боекомплект в машине расположен таким образом, что при попадании в него вражеского снаряда и детонации экипаж остается невредимым. Усиленная броня отсека защищает людей и жизненно важные узлы и агрегаты от повреждений, а выбитые взрывной волной вышибные заслонки направляют кинетическую энергию взрыва вовне.
Два солдата уже вынимали из подъехавшего к «Черному орлу» джипа одетый в комбинезон и танковый шлем манекен. Экипаж, все три человека, неторопливо шагал к заблаговременно отрытому на некотором удалении от танка укрытию. Бородатый сеньор Гомеш, склонив к уху генерала Моралеса забинтованную голову, что-то негромко сказал. Брови сеньора Алонзо удивленно приподнялись над оправой солнцезащитных очков; пожав плечами, он обратился к Горобцу:
– Сеньор Гомеш пребывает в некотором недоумении, – сказал он. – Ему понятно, почему тяжелый американский танк заменили броневым щитом. Но он не понимает, почему экипаж покинул машину и направляется в укрытие, если ему, как вы говорите, ничто не угрожает.
– Простите? – слегка растерявшись, переспросил Горобец.
Он превосходно понял вопрос, но не знал, что на него ответить. Эти люди охотно соглашались, что покупать тяжелый «Абраме» только затем, чтобы его расстрелять, неумно и расточительно. Но ценность человеческой жизни – любой, кроме своей собственной, – для них равнялась нулю, и ради своего удовольствия они с радостью были готовы ухлопать любое количество народа.
Александр Андреевич так и не успел придумать достаточно твердого и в то же время дипломатичного ответа, сводившегося бы к тому, что при всем уважении к сеньору Гомешу, его бинтам, бороде и несомненно высокому статусу никто не собирается подвергать экипаж ненужному риску. За него все решил переводчик, вообразивший, по всей видимости, что Горобец не расслышал вопрос, и поспешивший ему на помощь, дав довольно точный русский перевод. Микрофон при этом оставался у него в руке, и усиленные мощными репродукторами слова, эхом отражаясь от каменистых склонов, прозвучали, казалось, на все ущелье.
Шедший последним с незажженной сигаретой на губе Сердюк остановился, помедлил секунду, а потом молча развернулся на сто восемьдесят градусов и, постепенно убыстряя шаг, заторопился обратно к танку.
– Вот козлы-то, – сказал Сумароков идущему рядом Гриняку.
– Хлеба и зрелищ, – проворчал тот. – С одной стороны, оно, конечно, правильно. А с другой – пусть сами туда лезут, если охота.
За этим обменом пренебрежительными репликами отряд не заметил потери бойца. Лишь остановившись на краю бетонированного окопчика, Сумароков обернулся и обнаружил, что Сердюка с ними нет.
– Что делает, дурак! – с огромной досадой воскликнул он. – Санька, а ну, назад! Вернись, я все прощу!
Сердюк уже вытаскивал из водительского люка манекен, действуя при этом так энергично, что пластмассовая голова в танковом шлеме оторвалась и осталась у него в руках.
– Лови! – крикнул Сердюк одному из солдат и бросил голову ему.
По-русски солдат не понимал, но ситуация не допускала двоякого истолкования. Сделав рефлекторное хватательное движение, он поймал – увы, не совсем то, что надо: в полете шлем свалился с пустотелой скользкой головы манекена, отчего та уподобилась разделяющейся боеголовке, солдат схватил шлем обеими руками, а пролетевшая мимо голова, кувыркаясь, покатилась по песку. На гостевой трибуне засмеялись: генералы или нет, эти люди были латиноамериканцы и ценили юмор именно такого сорта.
Сумароков сделал движение в сторону танка, но Гриняк удержал его, поймав за рукав.
– Не надо усугублять, Гриша, – сказал он. – Ни черта ему не сделается, а потом, без чужих глаз, я этому ухарю лично пыль с ушей отряхну.
– Главное, чтобы уши при нем остались, – мрачно проворчал Сумароков и спрыгнул в окопчик.
Солдаты подобрали выброшенный Сердюком из люка манекен, и джип, набирая скорость, заторопился прочь от замершего на месте с неработающим двигателем танка. Люк механика-водителя плавно закрылся. Александр Андреевич Горобец стоял на трибуне, нерешительно вертя в руках пульт заложенного в отсеке с боекомплектом радиоуправляемого взрывного устройства, и мысленно на все лады костерил и себя, и Сердюка и, в особенности, сеньора Гомеша, которому приспичило подсыпать в пресноватый, по его мнению, демонстрационный показ перчику, поставив на карту человеческую жизнь. Проводимые конструкторами автомобилей краш-тесты доказывают, что ремни и подушки безопасности могут спасти водителя и пассажиров во время аварии. Могут спасти, а могут и не спасти, и никто, пребывая в здравом уме, не посадит за руль обреченной на скорую встречу с бетонной стенкой машины живого человека.
– Прошу, – приняв решение, которое даже ему самому представлялось весьма сомнительным, сказал он и довольно невежливо сунул пульт в руки генералу Моралесу.
– Подумайте хорошенько, Алехандро, – вкрадчиво предложил тот, почесывая антенной пульта левую щеку. – Может быть, не стоит рисковать?
Горобец открыл рот, чтобы ответить: да я бы не стал, но кто платит, тот и заказывает музыку, – как вдруг сеньор Алонзо без предупреждения нажал большим пальцем на красную кнопку. Возникла секундная пауза, показавшаяся Александру Андреевичу долгой, как вечность, а потом танк взорвался, разлетевшись на куски – так, по крайней мере, это выглядело со стороны. Серия почти слившихся воедино мощных взрывов сотрясла ущелье, машина полностью скрылась в облаке дыма и пыли; выбитые заслонки, дымясь и кувыркаясь, взлетели в воздух, и это рвущееся к небесам железо усиливало иллюзию того, что танк разнесло в клочья.
Потом пыль осела, дым развеялся, и все увидели танк. Он еще дымился, из оставшихся на месте вышибных заслонок отверстий в корпусе лениво валили желтовато-серые клубы. Люк механика-водителя открылся, и оттуда показалась голова в танковом шлеме.
– Вот это пукнул дедуля! – сказал Сердюк, но его никто не услышал, в том числе и он сам.
Танк завелся, выстрелив черным дымом из выхлопных труб, как ни в чем не бывало, тронулся с места и, описав лихую дугу, направился к окопчику, чтобы взять на борт укрывшихся там членов экипажа. На гостевой трибуне аплодировали. Генерал Моралес, с дымящейся сигарой в одной руке и стаканом в другой, благосклонно кивая, сказал Горобцу:
– Великолепно! Это было воистину незабываемое зрелище, Алехандро. Вы прекрасно поработали.
