Асагава выслушал его с каменным лицом, только губы немного
подрагивали, выдавая волнение. Эраст Петрович был готов к резкой, вполне
заслуженной отповеди, но инспектор его удивил.
– Вы могли мне ни в чем не признаваться, – тихо
сказал он. – Я никогда бы не узнал правды, и вы остались бы безупречным
героем. Но ваше признание потребовало ещё больше мужества. Извинение принято.
Он церемонно поклонился, Фандорин ответил точно таким же
поклоном.
Из храма вышел Суга, держа в руках три узелка.
– Больше ничего нет, – сказал он. – Мастера
обыска потом поищут тщательней. Может, найдут какой-нибудь тайник. Хотелось бы
знать, кто помогал этим злодеям, кто снабдил их новыми мечами. О, мне есть о
чем потолковать с господином Сэмуси! Я допрошу его лично. – И
вице-интендант улыбнулся так плотоядно, что Эраст Петрович засомневался, будет
ли допрос проведён в соответствии с цивилизованными нормами. – Всех ждут
награды. Вас, Фандорин-сан, высокий орден. Может быть, даже… Миро! – вдруг
закричал генерал, показывая на Сэмуси пальцем. – Хами!!!
Титулярный советник увидел, что деревяшка уже не торчит у
Горбуна между зубов, а висит на тесёмке. Инспектор кинулся к пленнику, но
поздно – тот широко разинул рот, с рычанием сомкнул челюсти, и на его голую
грудь хлынул густой красный поток.
Раздался истошный рёв, перешедший в судорожное бульканье.
Суга и Асагава разжали самоубийце зубы, напихали в рот тряпок, но было ясно,
что кровь не остановить. Пять минут спустя Сэмуси перестал стонать, затих.
На Асагаву было жалко смотреть. Он кланялся то своему
начальнику, то Фандорину, твердил, что не понимает, как арестованному удалось
перегрызть верёвку, что, видно, верёвка была недостаточно крепкой, и что это
его, Асагавы, вина – плохо проверил.
Генерал послушал-послушал, да и махнул рукой. Его голос
звучал утешающе, Фандорин разобрал знакомое слово «акунин».
– Я говорю, что настоящего злодея живым не возьмёшь,
как ни старайся, – перевёл сам себя Суга. – Когда у человека крепкая
хара, с ним ничего не сделаешь. Но задание всё равно выполнено. То-то министр
обрадуется, ему до смерти надоело сидеть взаперти. За эти пять дней он
измучился и нас всех измучил. Великий человек спасён, Япония будет благодарна
за это и России, и лично вам, господин вице-консул.
* * *
В этот вечер Эраст Петрович изменил принципам – поехал домой
на «птице-тройке» в исполнении трех рикш. После всех эмоциональных и физических
испытаний титулярный советник совершенно выбился из сил. Он сам не знал, что
более всего подорвало его силы: кровавое зрелище двух самоубийств или полтора
часа прополки, но, едва усевшись в куруму, сразу же уснул, пробормотав лишь:
– Буду спать ночь, день и ещё ночь…
Коляска, в которой триумфаторы возвращались в консульство,
являла собой поистине необычную картину: посередине похрапывал письмоводитель
Сирота в визитке и при галстуке-ленточке; с обеих сторон от этого
благопристойного господина, положив свои головы ему на плечи, крепко спали двое
полуголых крестьян, один из которых к тому же был весь облеплен подсохшим
навозом.
* * *
А проспать ночь, день и ещё ночь Эрасту Петровичу, увы, не
довелось.
В одиннадцатом часу утра спящего мёртвым сном вице-консула
растряс непосредственный начальник.
Бледный, дрожащий Всеволод Витальевич плеснул на Фандорина
холодной водой, оставшуюся в кружке жидкость выпил сам и прочитал вслух
экстренную депешу, только что присланную из посольства:
«Рано утром по дороге в императорский дворец убит Окубо.
Шестеро неизвестных, обнажив спрятанные мечи, умертвили форейтора, подрубили
ноги лошадям и зарезали выскочившего из кареты министра. Охраны у министра не
было. Про убийц пока ничего не известно, но очевидцы утверждают, что те
переговаривались между собою на сацумском диалекте. Извольте срочно прибыть в
посольство вместе с вице-консулом Фандориным».
– Как это возможно? – вскричал титулярный
советник. – Ведь заговорщики уничтожены!
– Теперь ясно, что группа, на которую вы охотились,
существовала для того, чтобы отвлечь силы и внимание властей. Или же людям
сухорукого отвели вспомогательную роль, когда они попали в поле зрения полиции.
Главная же группа терпеливо ждала своего часа. Едва Окубо вышел из укрытия и
отказался от охраны, убийцы нанесли удар. Ах, Фандорин, боюсь, что это
непоправимо. И главная беда впереди. Последствия для России будут печальны.
Дрессировщика больше нет, клетка пуста, теперь японский тигр вырвется на
свободу.
В зверинце пусто,
Зрители разбежались.
Тигр на свободе.
Аромат ирисов
В кабинете российского посланника сидели шестеро мрачных
господ: пятеро в чёрных сюртуках, один в флотском мундире, тоже чёрном. За
окнами особняка сияло легкомысленное майское солнце, но путь его лучам
преграждали плотные гардины, и в комнате было сумрачно, под стать общему
настроению.
Номинальным председателем совещания был сам посланник,
действительный статский советник барон Кирилл Васильевич Корф, однако его
превосходительство рта почти не раскрывал – хранил значительное молчание и лишь
степенно кивал, когда слово брал сидевший по правую руку Бухарцев. По левую
руку от полномочного представителя Российской империи расположились ещё двое
дипломатических сотрудников, первый секретарь и юный атташе, но те в разговоре
не участвовали, а представляясь, прошелестели свои имена так тихо, что Эраст
Петрович их не разобрал.
Консул и вице-консул были посажены с другой стороны длинного
стола, отчего возникало впечатление если не прямой конфронтации, то все же
некоторого противостояния токийцев и йокогамцев.
Сначала обсудили подробности покушения: у нападавших были
револьверы, но стреляли они только в воздух, для острастки; несчастный Окубо
закрывался от клинков голыми руками, отчего у него иссечены предплечья;
смертельный удар расколол многоумную голову министра надвое; сразу с места
убийства заговорщики отправились в полицию сдаваться и передали письменную
декларацию, в которой диктатор объявляется узурпатором и врагом нации; все
шестеро – бывшие сацумские самураи, земляки убитого.
Поражённый, Фандорин спросил:
– Они сдались? Не пытаясь покончить с собой?
– Теперь незачем, – объяснил консул. – Они
своё дело сделали. Будет суд, они выступят с красивыми речами, публика будет
смотреть на них, как на героев. Про них напишут пьесы, нарисуют гравюры. Потом,
конечно, оттяпают головы, но почётное место в японской истории они себе
обеспечили.
