Оттого что японец перепутал в ключевом слове "р" и
"л", а ещё более от самой невообразимости предположения Эраст
Петрович понял смысл вопроса не сразу.
Вчера вечером, вернувшись домой из полиции, молодой человек
обнаружил в спальне, на столике, сильно надушённый конверт без какой-либо
надписи. Распечатал – внутри розовый листок. На нем старательным почерком, с
виньетками и загогулинками четыре строчки:
Беда пришла, нет уж мочи сердцу,
Явись скорей, спаси меня!
А коль не явишься, то знай,
Что погибаю чрез тебя.
Озадаченный, Фандорин пошёл справиться у Масы. Показал ему
конверт, и слуга изобразил маленькую пантомиму: длинную косу, большие круглые
глаза, два шара перед грудью. «Девица Благолепова», догадался Эраст Петрович. И
тут же вспомнил, как она обещала переписать ему свой любимый стишок из альбома,
сочинённый кондуктором со «Святого Пафнутия». Сунул листок в первую попавшуюся
книгу и думать о нем забыл.
А тут, оказывается, разыгрывалась нешуточная душевная драма.
– Если вы любите госпожу Благолепову, если у вас
бла-го-родные намерения, я удалюсь в сторону… Я же понимаю: вы её
со-о-те-чест-венник, вы красивый, богатый, а что могу ей предложить я? –
Сирота страшно волновался, трудные слова произносил с особой тщательностью, а в
глаза Фандорину не смотрел, опустил голову к самой груди. – Но если… – Его
голос задрожал. – Но если вы намерены воспользоваться без-за-щит-ностью
одинокой девушки… Хотите?
– Что хочу? – не поспевал за ходом беседы
титулярный советник, которому дедукция давалась куда легче, чем интимные
разговоры.
– Воспользоваться без-за-щит-ностью одинокой девушки?
– Нет, не хочу.
– Совсем-совсем? Только честно!
Эраст Петрович задумался, чтобы получилось совсем честно.
Вспомнил толстую косу девицы Благолеповой, её коровьи глаза, альбомный стишок.
– Совсем.
– Значит, у вас бла-го-родные намерения? – ещё
больше помрачнел бедный письмоводитель. – Вы будете делать Софье
Диогеновне пред-ло-же-ние?
– Да с какой стати! – Фандорин начинал
сердиться. – Мне нет до неё никакого дела!
Сирота на миг поднял просветлевшее лицо, но тут же
подозрительно прищурился.
– И вы отправились в «Ракуэн», рисковали там жизнью, а
теперь платите ей жалованье из соб-ствен-ного кармана не потому, что её любите?
Эрасту Петровичу вдруг стало его жалко.
– И в мыслях не держал, – мягко сказал
вице-консул. – Уверяю вас. Я не нахожу в госпоже Благолеповой ровным
счётом ничего… – Он запнулся, не желая ранить чувства влюблённого письмоводителя. –
Нет, то есть она, конечно, очень м-мила и, так сказать…
– Она – лучшая девушка на свете! – строго прервал
вице-консула Сирота. – Она… она – капитанская дочка! Как Маша Миронова!
Но, если вы не любите Софью Диогеновну, зачем вы столько для неё сделали?
– Да как же я мог этого не сделать? Вы сами говорите:
одинокая, беззащитная, в чужой стране…
Сирота вздохнул и торжественно объявил:
– Я люблю госпожу Благолепову.
– Я уже д-догадался.
Внезапно японец торжественно поклонился – да не на европейский
манер, одним подбородком, а в пояс. И распрямился не сразу, а секунд через
пять.
Теперь он смотрел Фандорину прямо в лицо, в глазах блестели
слезы. От волнения все "л" и "р" снова полезли друг на
друга.
– Вы браголодный черовек, господин вице-консур. Я
навеки ваш доржник!
Скоро у меня будет пол-Японии вечных должников, мысленно
сыронизировал Эраст Петрович, не желая признаваться себе, что растроган.
– Одно горько, – вздохнул Сирота. – Я никогда
не смогу отпратить за ваше браголодство.
– Очень даже можете. – Титулярный советник взял
его за локоть. – Пойдёмте-ка ко мне на квартиру. А то опять этот чёртов
с-сливовый дождь полил.
Грех открывать зонт,
Когда небо сочится
Сливовым дождём.
Звезда Сириус
Ночь пахла дёгтем и тиной – это оттого, что совсем рядом плескалась
грязная речка Ёсидагава, стиснутая меж годаунами и грузовыми причалами.
Камердинер Эраста Петровича сидел в условленном месте, под
деревянным мостом, думал о превратностях судьбы и ждал. Когда появится Сэмуси,
господин завоет по-собачьи – Маса сам его учил. Целый час делали рэнсю на два
голоса, пока в консульство не пришли от соседей и не сказали, что будут
жаловаться в полицию на русских, если те не перестанут мучить бедного пёсика.
Рэнсю пришлось закончить, но у господина получалось уже вполне прилично.
Собак в городе Йокогаме много, и по ночам они воют часто,
так что ни Сэмуси, ни полицейские агенты не насторожатся. Главная забота другая
– не перепутать бы с настоящей собакой. Но Маса надеялся, что не спутает. Уж
вассалу-то стыдно не отличить благородный голос своего господина от воя
дворняги.
Сидеть под мостом нужно было очень тихо, не шевелясь, но это
Маса умел. Сколько раз в прежней жизни, ещё будучи подмастерьем в почтенной банде
Тёбэй-гуми, сиживал и в дозоре, и в засаде. Это совсем нескучно, потому что
умному человеку всегда найдётся, о чем подумать.
Шуметь и шевелиться было никак нельзя, потому что на мосту,
почти что прямо над самой головой у Масы, торчал агент, переодетый нищим. Когда
проходил какой-нибудь поздний прохожий, агент начинал гнусавить сутры, и очень
натурально – пару раз о настил звякнула медная монетка. Интересно, сдаёт он
потом милостыню начальнику или нет? И если сдаёт, поступают ли медяки в
императорскую казну?
Ищейки расставлены по всей дороге, что ведёт от «Ракуэна» к
дому Сэмуси: по одному агенту на каждом перекрёстке. Кто в подворотне затаился,
кто в канаве. За Горбуном крадётся главный агент, самый опытный. Он закутан в
серый плащ, на ногах у него бесшумные войлочные туфли, а прятаться он умеет так
быстро, что сколько ни оглядывайся, никого сзади не заметишь.
Отстав от главного агента на полсотни шагов, идут ещё трое –
на всякий случай, если возникнет какая-нибудь непредвиденность. Тогда старший
мигнёт из-под плаща фонарём, и те трое сразу подбегут.
Вот как крепко следят за Сэмуси, никуда ему от агентов не
деться. Но господин с Масой подумали-подумали и придумали. Как только вдали
раздастся вой вице-консула Российской империи, Маса должен будет…
