Шагов через двести скачка, наконец, прекратилась. Лошадь
стояла, вся дрожа, по спине и крупу сползали мыльные клочья. Фандорин расцепил
объятия. Пошатываясь, встал на ноги. Первым делом выяснил вопрос, занимавший
его всё недолгое, но показавшееся ему бесконечным время, пока он исполнял роль
оглобли.
– Ага, все-таки д-донюшка, – пробормотал Эраст
Петрович и лишь после этого взглянул на спасённую даму.
Это была содержанка достопочтенного Алджернона Булкокса, она
же излучательница волшебного сияния госпожа О-Юми. Её причёска рассыпалась, со
лба свешивалась длинная прядь, платье было разорвано, так что виднелось белое
плечо с алой царапиной. Но и в этом виде владелица незабываемой серебряной
туфельки была до того прекрасна, что титулярный советник замер и потерянно
захлопал своими длинными ресницами. Никакое это не сияние, пронеслось у него в
голове. Это ослепительная красота. Потому так и называется, что от неё будто
слепнешь…
А ещё он подумал, что вряд ли растерзанность ему так же к
лицу, как ей. Один рукав сюртука у титулярного советника был оторван полностью
и болтался на локте, второй рукав успела погрызть кобыла, панталоны и штиблеты
почернели от грязи, а ужаснее всего, конечно, был едкий запах конского пота,
которым Эраст Петрович пропитался с головы до ног.
– Вы целы, сударыня? – спросил он по-английски и
слегка попятился, чтоб не терзать её обоняния. – У вас на плече к-кровь…
Она взглянула на ссадину, опустила край платья ниже –
показалась впадинка под ключицей, и Фандорин проглотил конец фразы.
– А, это я сама. Рукояткой кнута зацепила, –
ответила японка и беспечно смахнула пальцем коралловую капельку.
Голос у куртизанки оказался неожиданно низкий, хрипловатый –
по европейским меркам некрасивый, но было в его звуке нечто, заставившее
Фандорина на миг опустить глаза.
Взяв себя в руки, он снова посмотрел ей в лицо и увидел, что
она улыбается – его смущение, похоже, её забавляло.
– Я вижу, вы не очень испугались, – медленно
произнёс Эраст Петрович.
– Очень. Но у меня было время успокоиться. Вы так пылко
обнимались с моей Наоми. – В удлинённых глазах сверкнули лукавые
искорки. – Ах, вы настоящий герой! И если бы я, в свою очередь, была
настоящей японкой, то мне следовало бы выплачивать вам долг благодарности до
конца моих дней. Но я научилась у вас, иностранцев, многим полезным вещам.
Например, что можно просто сказать «спасибо, сэр», и быть в расчёте. Спасибо,
сэр. Я вам очень признательна.
Она приподнялась с сиденья и изобразила грациозный книксен.
– Не за что, – наклонил голову Фандорин, увидел
злополучный болтающийся рукав и поскорей его оторвал. Очень хотелось, чтобы её
голос звучал ещё, и молодой человек спросил. – Вы отправились кататься в
такое раннее время? Ещё нет и п-пяти часов.
– Каждое утро езжу на мыс любоваться, как над морем
восходит солнце. Самое лучшее зрелище на свете, – ответила О-Юми, закладывая
локон за своё маленькое оттопыренное ухо, просвечивающее розовым.
Эраст Петрович удивлённо посмотрел на неё – казалось, она
подслушала его недавние мысли.
– И вы так рано встаёте?
– Нет, так поздно ложусь, – рассмеялась
удивительная женщина. Смех, в отличие от голоса, у неё был совсем не хриплый, а
чистый и звонкий.
Теперь Фандорину захотелось, чтобы она рассмеялась ещё. Но
он не придумал, как этого добиться. Сказать что-нибудь шутливое про лошадь?
Титулярный советник рассеянно потрепал кобылу по крупу. Та
испуганно покосилась на него воспалённым глазом, жалобно заржала.
– Безумно жалко шляпку, – вздохнула О-Юми,
продолжая приводить в порядок причёску. – Она была такая красивая!
Слетела, теперь не найдёшь. Это плата за патриотизм. Мой друг предупреждал, что
японская лошадь не сможет хорошо ходить в упряжке, а я решила доказать ему
обратное.
Это она про Булкокса, догадался Эраст Петрович.
– Теперь она не понесёт. Нужно только немного повести
её в поводу. Если п-позволите…
Он взял кобылу под уздцы, медленно повёл по набережной.
Очень хотелось оглянуться, но Фандорин держал себя в руках. В конце концов, он
не мальчишка, чтобы, разинув рот, пялиться на красоток.
Молчание затягивалось. Эраст Петрович, положим, выдерживал
характер, но почему молчала она? Разве женщины, только что спасшиеся от
смертельной опасности, молчат, да ещё в обществе своего избавителя?
Прошла минута, другая, третья. Тишина перестала быть просто
паузой в разговоре, она начала обретать некий особый смысл. Известно ведь, хотя
бы из той же беллетристики: когда едва знакомые женщина и мужчина надолго
умолкают, это сближает больше всякого разговора.
Не выдержав, титулярный советник незаметно потянул уздечку
на себя, и когда кобыла мотнула башкой в его сторону, полуобернулся – а заодно
искоса взглянул на японку.
Оказывается, она и не думала смотреть ему в спину!
Отвернулась, раскрыла зеркальце и занялась лицом – уже успела причесаться,
заколоть волосы, напудрить носик. Вот вам и многозначительное молчание!
Рассердившись на собственную глупость, Фандорин передал
японке поводья и твёрдо сказал:
– Всё, сударыня. Лошадь совершенно успокоилась. Можете
ехать дальше, только потише и не выпускайте поводьев.
Он приподнял шляпу, каким-то чудом удержавшуюся на голове, и
хотел откланяться, но заколебался – вежливо ли уйти, не представившись. С
другой стороны, не велика ли честь – представляться распутной женщине, будто
светской даме? Возобладала учтивость.
– П-простите, я забыл назваться. Я…
Она остановила его движением руки:
– Не нужно. Имя мне скажет очень мало. А главное я
увижу и без имени.
Посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, нежные губы
беззвучно зашевелились.
– И что же вы видите? – поневоле улыбнулся
Фандорин.
– Пока немногое. Вас любит удача и любят вещи, но не
любит судьба. Вы прожили на свете двадцать два года, но на самом деле вы
старше. И это неудивительно: вы часто бывали на дюйм от смерти, потеряли
половину сердца, а от этого быстро стареют… Ну что ж. Ещё раз: спасибо, сэр. И
прощайте.
Услышав про половину сердца, Эраст Петрович вздрогнул. Дама
же тряхнула поводьями, пронзительно крикнула «Ёси, икоо!» и пустила кобылу
рысью – очень резвой, несмотря на предостережение.
Лошадь по имени Наоми послушно бежала, мерно прядая острыми
белыми ушами. Подковы выстукивали по мостовой весёлую серебряную дробь.
А в конце пути
