– То есть, нет, не простудился, а проспал… В общем,
опоздал. Пришлось ждать следующего п-парохода…
Фандорин вдруг покраснел, сделался почти такого же оттенка,
что повозка.
– Те-те-те! – с радостным удивлением воззрился на
него Доронин, сдвигая очки на кончик носа. – Покраснел! Вот тебе и
Печорин. Не умеем лгать. Это превосходно.
Желчное лицо Всеволода Витальевича смягчилось, в тусклых, с
красноватыми прожилками глазах блеснула искорка.
– В формуляре не описка, нам и в самом деле всего
двадцать два года, просто мы изображаем из себя романтического героя, –
промурлыкал консул, чем ещё больше сконфузил собеседника. И совсем разойдясь,
подмигнул:
– Держу пари, какая-нибудь индусская красотка. Угадал?
Фандорин нахмурился и отрезал: «Нет», но более не прибавил
ни слова, так что осталось непонятным – то ли красотки не было, то ли была, но
не индусская.
Консул не стал продолжать нескромный допрос. От его прежней
неприязненности не осталось и следа. Он взял молодого человека за локоть и
потянул к одноколке.
– Садитесь, садитесь. Это самое распространённое в
Японии транспортное средство. Называется курума.
Эраст Петрович удивился, отчего это в коляску не запряжена
лошадь. В голове на миг возникла фантастическая картина: чудо-повозка,
несущаяся по улице сама по себе, с оглоблями, выставленными вперёд наподобие
алых щупальцев.
Курума с видимым удовольствием приняла молодого человека, покачав
его на потёртом, но мягком сиденье. Доронина же встретила негостеприимно –
вонзила сломанную пружину в его и без того тощую ягодицу. Консул поёрзал,
устраиваясь поудобнее, проворчал:
– Скверная душа у этой колесницы.
– Что?
– В Японии у каждой твари и даже у каждого предмета
имеется собственная душа. Во всяком случае, так веруют японцы. По-научному это
называется «анимизм»… Ага, вот и наши лошадки.
Трое туземцев, весь гардероб которых состоял из обтягивающих
панталон и скрученных жгутом полотенец на голове, дружно взялись за скобу,
крикнули «хэй-хэй-тя!» и загрохотали по мостовой деревянными шлёпанцами.
– «Вот мчится тройка удалая по Волге-матушке
реке», – приятным тенорком пропел Всеволод Витальевич и засмеялся.
Фандорин же приподнялся, держась рукой за бортик, и
воскликнул:
– Господин консул! Как можно ехать на живых людях! Это…
это варварство!
Не удержал равновесия, упал обратно на подушку.
– Привыкайте, – усмехнулся Доронин. – Иначе
придётся передвигаться пешком. Извозчиков здесь почти нет. А эти молодцы
называются дзинрикися, или, как произносят европейцы, «рикши».
– Но почему не использовать для упряжки лошадей?
– Лошадей в Японии мало, и они дороги, а людей много, и
они дёшевы. Рикша – профессия из новых, лет десять назад про неё здесь не
слыхивали. Колёсный транспорт считается тут европейским новшеством. Этакий
бедолага пробегает за день вёрст шестьдесят. Зато плата по местным понятиям
очень хорошая. Если повезёт, можно пол-иены заработать, это по-нашему рублишко.
Правда, долго рикши не живут – надрываются. Годика три-четыре, и к Будде в
гости.
– Это чудовищно! – передёрнулся Фандорин, давая
себе зарок никогда больше не пользоваться этим постыдным средством
передвижения. – Так дёшево ценить свою жизнь!
– К этому вам придётся привыкнуть. В Японии жизнь стоит
копейку – и чужая, и своя собственная. А что им, басурманам, мелочиться? У них
ведь Страшного Суда не предусмотрено, лишь долгий цикл перерождений. Сегодня,
то бишь в нынешней жизни, тащишь на себе тележку, но если будешь тащить её
честно, то завтра в куруме повезут уже тебя.
Консул засмеялся, но как-то двусмысленно, молодому чиновнику
в этом смехе послышалось не издевательство над туземными верованиями, а,
пожалуй, нечто вроде зависти.
– Изволите ли видеть, город Йокогама состоит из трех
частей, – стал объяснять Доронин, показывая тростью. – Вон там, где
скученные крыши, Туземный город. Здесь, посередине, собственно Сеттльмент:
банки, магазины, учреждения. А слева, за рекой – Блафф. Этакий кусочек доброй
старой Англии. Все кто посостоятельней селятся там, подальше от порта. Вообще
же в Йокогаме можно существовать вполне цивилизованно, по-европейски. Имеется
несколько клубов: гребной, крикетный, теннисный, скаковой, даже
гастрономический. Кстати говоря, недавно открылся и атлетический. Полагаю, вам
там будут рады.
При этих словах он оглянулся назад. Следом за красной
«тройкой» тянулся целый караван повозок с фандорийским багажом. Тащили их такие
же желтокожие кентавры, какую по двое, какую в одиночку. Замыкала кавалькаду
тележка, нагруженная атлетическими снарядами: там были и чугунные гири, и
боксёрская груша, и связка эспандеров, а сверху сверкал полированной сталью уже
поминавшийся велосипед – патентованный американский «Royal Crescent Tricycle».
– Все иностранцы кроме посольских сотрудников стараются
жить не в столице, а у нас, – хвастался йокогамский старожил. – Тем
более что до центра Токио по железной дороге всего час езды.
– Здесь и железная дорога есть? – уныло спросил
Эраст Петрович, лишаясь последних надежд на восточную экзотику.
– Преотличная! – с энтузиазмом воскликнул
Доронин. – Современный йокогамец теперь живёт так: по телеграфу заказывает
билеты в театр, садится в поезд и через час с четвертью уже смотрит спектакль
Кабуки!
– Хорошо хоть К-Кабуки, а не оперетку… – Новоиспечённый
вице-консул мрачно разглядывал набережную. – Послушайте, а где японки в
кимоно, с веерами и зонтами? Я не вижу ни одной.
– С веерами? – усмехнулся Всеволод
Витальевич. – Сидят по чайным домам.
– Это такие туземные кафе? Там пьют японский чай?
– Можно, конечно, и чаю попить. Заодно. Но ходят туда
за другой надобностью. – Доронин изобразил пальцами циничную манипуляцию,
которой можно было ожидать от прыщавого гимназиста, но никак не от консула
Российской империи – Эраст Петрович от неожиданности даже сморгнул. – Желаете
наведаться? Сам-то я от подобных чаепитий воздерживаюсь, но могу
порекомендовать лучшее из заведений – называется «Девятый номер». Господа
моряки им чрезвычайно довольны.
– Нет-нет, – заявил Фандорин. – Я
п-принципи-альный противник продажной любви, а публичные дома почитаю
оскорблением как для женского пола, так и для мужского.
Всеволод Витальевич с улыбкой покосился на вторично
покрасневшего спутника, но от комментариев воздержался.
Эраст Петрович поскорее сменил тему:
