Кажется, всё.
Разве что…
Он сел на пол, взял коротенький карандаш, оставленный
арестанту на случай, если захочет дать письменные показания, и написал японской
скорописью письмо, начинавшееся обращением «Отец!».
Потом зевнул, потянулся и вытянулся на тюфяке во весь рост.
Уснул.
Василию Александровичу снился чудесный сон. Будто он мчится
в открытом экипаже, переливающемся всеми цветами радуги. Вокруг кромешный мрак,
но далеко, на самом горизонте, сияет яркий и ровный свет. На чудо-колеснице он
едет не один, но лиц своих спутников не видит, потому что его взгляд устремлён
только вперёд, к источнику быстро приближающегося сияния.
Спал арестант не долее четверти часа.
Открыл глаза. Улыбнулся, ещё находясь под впечатлением от
волшебного сна.
Усталости как не бывало. Всё существо Василия Александровича
наполнилось ясной силой и алмазной твёрдостью.
Он перечитал письмо отцу и без колебаний сжёг его на огне
свечи.
Потом разделся до пояса.
Пониже левой подмышки у арестанта был прилеплен пластырь
телесного цвета, замаскированный так ловко, что тюремщики его при обыске не
заметили.
Рыбников содрал пластырь, под которым оказалась узкая
бритва. Сел поудобней и стремительным круговым движением сделал надрез по
периметру лица. Зацепил ногтями кожу, сорвал её всю, от лба до подбородка, а
потом, так и не произнеся ни единого звука, полоснул себя лезвием по горлу.
Том II - Между строк
Япония. 1878 год
Полет бабочки
Бабочка омурасаки собралась перелететь с цветка на цветок.
Осторожно развернула лазоревые, с белыми крапинками крылышки, поднялась в
воздух – самую малость, но тут как нарочно налетел стремительный ветер,
подхватил невесомое создание, подкинул высоко-высоко в небо и уж больше не
выпустил, в считанные минуты вынес с холмов на равнину, в которой раскинулся
город; покрутил пленницу над черепичными крышами туземных кварталов, погонял
зигзагами над регулярной геометрией Сеттльмента, а потом швырнул в сторону
моря, да и обессилел, стих.
Вновь обретя свободу, омурасаки спустилась было к зеленой,
похожей на луг поверхности, но вовремя разглядела обман и успела вспорхнуть
прежде, чем до неё долетели прозрачные брызги. Немножко ничего интересного в
этом зрелище не нашла и повернула назад, в сторону пирса, полетала над заливом,
где на якоре стояли красивые парусники и некрасивые пароходы.
Там внимание бабочки привлекла толпа встречающих, сверху
похожая на цветущую поляну: яркие пятна чепцов, шляпок, букетов. Омурасаки
покружила с минуту, выбирая объект попривлекательней, и выбрала – села на
гвоздику в бутоньерке худощавого господина, который смотрел на мир через синие
очки.
Гвоздика была сочного алого цвета, совсем недавно срезанная,
мысли у очкастого струились ровным аквамарином, так что омурасаки стала
устраиваться поосновательней: сложила крылышки, расправила, опять сложила.
«…Хорошо бы оказался дельный работник, а не
вертопрах», – думал владелец гвоздики, не заметив, что его лацкан сделался
ещё импозантней, чем прежде. Имя у щёголя было длинное, переливчатое: Всеволод
Витальевич Доронин. Он занимал должность консула Российской империи в
городе-порте Йокогама, тёмные же очки носил не из любви к таинственности
(которой ему на службе и без того хватало), а по причине хронического
конъюнктивита.
Всеволод Витальевич пришёл на пирс по делу – встретить
нового дипломатического сотрудника (имя: Эраст Петрович Фандорин; чин:
титулярный советник). Особых надежд на то, что новенький окажется дельным
работником, у Доронина, впрочем, не было. Он читал копию формулярного списка
Фандорина и остался решительно всем недоволен: и тем, что мальчишка в двадцать
два года уже чиновник 9-го класса (знать, чей-нибудь протеже), и что службу
начинал в полиции (фи!), и что потом был прикомандирован к Третьему отделению
(за какие такие заслуги?), и что прямо с Сан-Стефанских переговоров загремел в
захудалое посольство (не иначе на чем-то погорел).
Доронин уже восьмой месяц сидел без помощника, потому что
вице-консула Вебера многоумное петербургское начальство услало в Ханькоу –
будто бы временно, но похоже, что очень и очень надолго. Всеми текущими делами
Всеволод Витальевич теперь занимался сам: встречал и провожал русские корабли,
опекал списанных на берег моряков, хоронил умерших, разбирал матросские
потасовки. А между тем его, человека стратегического ума, японского старожила,
назначили в Йокогаму вовсе не для ерунды и мелочёвки. Сейчас решалось, где
пребывать Японии, а вместе с нею и всему Дальнему Востоку – под крылом
двуглавого орла или под когтистой лапой британского льва?
В кармане сюртука у консула лежал свёрнутый номер «Джапан
газетт», а там жирным шрифтом телеграмма агентства Рейтер: «Царский посол граф
Шувалов покинул Лондон. Война между Великобританией и Россией вероятна как
никогда». Скверные дела. Еле-еле несчастных турок одолели, где ж нам с
британцами воевать? Нашему бы теляти да волка забодати. Пошумим, конечно,
железками побрякаем, да и стушуемся… Шустры альбионцы, весь мир под себя
подмять хотят. Ох, профукаем им Дальний Восток, как уже профукали Ближний вкупе
с Персией и Афганистаном.
Омурасаки тревожно дёрнула крылышками, ощутив, как мысли
Всеволода Витальевича наливаются нехорошим багрянцем, но тут консул приподнялся
на цыпочках и уставился на пассажира в белом тропическом костюме и
ослепительном колониальном шлеме. Фандорин или не Фандорин? Ну-ка, лебедь
белый, спустись поближе, дай на тебя посмотреть.
От государственных дум консул вернулся к обыденным, и
бабочка сразу успокоилась.
Сколько времени, сколько чернил потрачено ради очевиднейшей
вещи, думал Всеволод Витальевич. Ведь ясно, что без помощника никакой
стратегической работой он заниматься не может – руки не доходят. Нерв
дальневосточной политики сосредоточен не в Токио, где сидит его
превосходительство господин посланник, а здесь. Йокогама – главный порт
Дальневосточья. Здесь замышляются все британские манёвры, отсюда ведутся
хитроумные подкопы. Ведь яснее ясного, а сколько тянули!
Ладно, лучше поздно, чем никогда. Этот самый Фандорин,
первоначально назначенный вторым секретарём в посольство, ныне переведён в
йокогамское консульство, дабы освободить Всеволода Витальевича от рутины.
Скорее всего сие Соломоново решение господин посланник принял, ознакомившись с
послужным списком титулярного советника. Не пожелал держать при себе столь
малопонятную персону. Нате вам, дражайший Всеволод Витальевич, что нам негоже.
Белоснежный колонизатор ступил на причал, и сомнений более
не оставалось. Определённо Фандорин, по всем приметам. Брюнет, голубые глаза и
главная особенность – ранняя седина на висках. Ишь, вырядился, будто на
слоновью охоту.
