— "Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады
никто не желает!" — донеслось с буксира.
— Стреляйте, стреляйте! — воскликнул Фандорин,
увидев, как у Акробата в руках вспыхивает маленький огонёк, похожий на
бенгальский. — Это динамитная шашка!
Но было поздно. Шашка полетела в трюм баржи, а фальшивый
штабс-капитан, дёрнув с борта спасательный круг, прыгнул в реку.
Секунду спустя баржа вздыбилась, переломленная надвое несколькими
мощными взрывами. Передняя половина подпрыгнула и накрыла собою буксир. В
воздух летели куски дерева и металла, по воде растекалось пылающее топливо.
— Ложи-ись! — отчаянно заорал поручик, но жандармы
и без команды уже попадали на землю, прикрыв голову руками.
Подле Фандорина в землю врезалось согнутое винтовочное дуло.
Брянцев с ужасом смотрел на шлёпнувшуюся рядом с ним ручную гранату. Та бешено
вертелась, поблёскивая фабричной смазкой.
— Не бойтесь, не взорвётся, — сказал ему
инженер. — Она без взрывателя.
Офицер сконфуженно поднялся.
Все целы? — браво рявкнул он. — Выходи
строиться, перекличка. Эй, фельдфебель! — крикнул, сложив руки
рупором. — Твои как?
— Одного зацепило, вашбродь! — донеслось с того
берега.
На этой стороне обломками зашибло двоих, но несильно.
Пока перевязывали раненых, инженер вернулся к мосту, где
давеча приметил будку бакенщика.
Назад, к месту взрыва, приплыл на лодке. Грёб бакенщик,
Фандорин же стоял на носу и смотрел на щепки и масляные пятна, которыми была
покрыта вся поверхность реки.
— Позволите к вам? — попросился Брянцев. Минуту
спустя, уже оказавшись в лодке, спросил. — Что вы высматриваете? Господа
революционеры на дне, это ясно. После приедут водолазы, поднимут трупы. И груз
— сколько найдут.
— Здесь глубоко? — повернулся инженер к гребцу.
— Об эту пору сажени две будет. Местами даже три.
Летом, как солнце нажарит, помельчает, а пока глыбко.
Лодка медленно плыла вниз по течению. Эраст Петрович всё не
отрывал глаз от воды.
— Этот, что шашку кинул, отчаянный какой, — сказал
Брянцев. — Не спас его круг. Глядите, вон плывёт.
И в самом деле, впереди на волнах покачивалось красно-белое
пробковое кольцо.
— Ну-ка, г-греби туда!
— На что он вам? — спросил поручик, глядя, как
Фандорин тянется к спасательному кругу.
Эраст Петрович снова не удостоил говорливого офицера
ответом. Вместо этого пробормотал:
— Угу, вот ты где, голубчик.
Потянул круг из воды, и стало видно, что с внутренней
стороны к нему привязана красная резиновая трубка.
— Знакомый фокус, — усмехнулся инженер. —
Только в древности использовали бамбук, а не резиновый провод с выдернутым
сердечником.
— Что это за клистирная трубка? Какой ещё фокус?
— Хождение по дну. Но я вам сейчас покажу фокус ещё
интересней. Засекаем время. — И Фандорин сдавил трубку пальцами.
Прошла минута, потом вторая.
Поручик смотрел на инженера с все возрастающим недоумением,
инженер же поглядывал то на воду, то на секундную стрелку своих часов.
— Феноменально, — покачал он головой. — Даже
для них…
На середине третьей минуты саженях в пятнадцати от лодки из
воды вдруг показалась голова.
— Греби! — крикнул Фандорин лодочнику. —
Теперь возьмём! Если не остался на дне — возьмём!
И, разумеется, взяли — спасаться бегством хитроумному
Акробату было некуда. Он, впрочем, и не сопротивлялся. Пока жандармы вязали ему
руки, сидел с отрешённым лицом, прикрыв глаза. С мокрых олос стекали
грязноватые струйки, к рубашке прилипла зелёная тина.
— Вы сильный игрок, но вы проиграли, — сказал
по-японски Эраст Петрович.
Арестованный открыл глаза и долго рассматривал инженера. Так
и неясно было, понял он или нет.
Тогда Фандорин наклонился и произнёс странное слово:
— Тамба.
— Что ж, амба так амба, — равнодушно обронил
Акробат, и это было единственное, что он сказал.
* * *
Молчал он и в Крутицкой гарнизонной тюрьме, куда его
доставили с места задержания.
Вести допрос съехалось всё начальство — и жандармское, и
военно-судебное, и охранное, но ни угрозами, ни посулами от Рыбникова не
добились ни слова. Тщательно обысканный и переодетый в арестантскую робу, он сидел
неподвижно. На генералов не смотрел, лишь время от времени поглядывал на Эраста
Петровича Фандорина, который участия в допросе не принимал и вообще стоял
поодаль.
Промучившись с упрямцем весь день до самого вечера,
начальники велели увести его в камеру.
Камера была специальная, для особенно опасных злодеев. Ради
Рыбникова приняли и дополнительные меры предосторожности: койку и табурет
заменили тюфяком, вынесли стол, керосиновую лампу убрали.
— Знаем мы японцев, читали, — сказал комендант
Фандорину. — Расшибёт себе башку об острый угол, а нам отвечай. Или
керосином горящим обольётся. Пускай лучше при свечечке посидит.
— Если такой ч-человек захочет умереть, помешать ему
невозможно.
— Очень даже возможно. У меня месяц назад один
анархист, ужас до чего отпетый, две недели пролежал спелёнутый, как младенец. И
рычал, и по полу катался, и пробовал башку об стенку расколотить — не желал на
виселице подохнуть. Ничего, сдал голубчика палачу, как миленького.
Инженер брезгливо поморщился, бросил:
— Это вам не анархист. — И ушёл, чувствуя
непонятную тяжесть на сердце.
Загадочное поведение арестанта, который вроде бы сдался, а в
то же время явно не собирался давать показания, не давало инженеру покоя.
* * *
Оказавшись в камере, Василий Александрович провёл некоторое
время за обычным для заключённого занятием — постоял под зарешеченным оконцем,
глядя на кусочек вечернего неба.
Настроение у Рыбникова было хорошее.
Оба дела, ради которых он не остался на илистом дне Москвы-реки,
а вынырнул на поверхность, были сделаны.
Во-первых, он убедился, что главная баржа, нагруженная
восемьюстами ящиков, осталась необнаруженной.
Во-вторых, посмотрел в глаза человеку, о котором столько
слышал и столько думал.
